В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

Катя, не любившая прежде рассказывать мне о своих семейных делах, теперь всё больше раскрывала их во время наших свиданий. У Севы случались запои, во время одного из них он устроил драку и ударил тешу. Я, конечно, предложил вмешаться и поставить его на место, хотя, на самом деле, не был к этому готов, но Катя, естественно, категорически отказалась, потому что это, как она сказала, «окончательно взорвет ситуацию с непредсказуемыми последствиями». Она словно предчувствовала что-то непоправимое в своей судьбе и во время наших как всегда бурных свиданий вела себя с какой-то выстраданной, необузданной страстью, как будто каждое свидание было последним. Катя наконец-то принесла фотографию нашего сына Вити, протянула ее мне, но задержала в своей руке и не отпускала, пока я не посмотрел ей в глаза. До конца дней своих не забуду эти глаза словно с влажными росинками в зрачках; в них не было слез, в них было всё сразу — скорбь, мольба и любовь… Она тогда ничего не добавила к этому взгляду, промолчала, а я вздрогнул от внезапно пришедшей в голову странной и зловещей аналогии — это же взгляд мадонны Микеланджело в его La Pietà! Потом постарался поскорее избавиться от прекрасного и жуткого наваждения, забыть его, не вспоминать… Я теперь мог видеть своего парнишку всякий раз, когда открывал ящик домашнего письменного стола, заметил в себе вызревание некоего чувства, сильно задавленного прежде моей беспорядочной жизнью, которое, наверное, называется отцовским. Это незнакомое чувство, казалось бы, вело к единственно правильному решению — взять Катеныша с сыном к себе, а после развода жениться на ней. Как у Генерального директора, у меня была возможность получить большую квартиру в хорошем месте, возможность, о которой мне несколько раз напоминал Илья Яковлевич и которой я до сих пор пренебрегал… Мне всё чаще представлялась жизнь с Катенышем и сыном в той гипотетической квартире, но, как говорил классик, «привычка свыше нам дана, замена счастию она» — к счастью я был не готов.

Раз в месяц приезжала Алиса из Саратова. Она теперь прямо из аэропорта направлялась ко мне на квартиру, избегая тем самым сложностей с гостиницами. Ее идиотический оптимизм в сочетании с заземленным прагматизмом — и то, и другое в остром сексуально-развлекательном соусе — отвлекали меня от горестных размышлений о своем бытии, которое, как известно, не только определяет, но и отравляет сознание. Через пару дней, которые Алиса посвящала опустошению ленинградских магазинов, я на поезде отправлял ее домой, загруженную до предела продуктами, — в саратовских магазинах совсем не было мяса, колбасы, рыбы, сыра…

Иван Николаевич исчез и не подавал никаких признаков своего существования. От Ильи Яковлевича, который, как всегда, знал всё, я услышал, что Ваню перевели директором мясокомбината в Оренбургскую область — партия свои кадры ценит и не сдает, комбинат большой и очень важный. Партия, конечно, наказала Ваню за своевольничанье, но вместе с тем подтвердила старое партийное правило: настоящий партиец может руководить чем угодно — от радиоэлектронной фирмы до мясокомбината. Ему, партийцу, собственно говоря, всё равно, чем руководить, ибо у него выработано главное — партийное чутье. Я узнал адрес Ваниной работы и написал ему письмо, но он не ответил. Мне хотелось порадовать его продвижением нашего проекта, но Ваня, судя по всему, решил завязать с прошлым раз и навсегда — удивительная, фантастическая судьба этого человека продолжала свое непредсказуемое движение.

Наш с Ваней проект тем временем тяжело поднимался в гору, но того ускорения, которое поначалу придал ему Ваня, конечно, уже не было — я не располагал и десятой долей его влияния в высоких партийных и министерских кругах. Разработка теперь фактически замыкалась на одной лаборатории в отделе Арона. Для моделирования этой сложнейшей системы нам остро не хватало современных компьютеров — в министерстве обещали помочь, но кроме обещаний пока ничего не было. Еще хуже складывались дела с микроэлектроникой. Наши разработки собственных микропроцессоров требовали больших инвестиций, но министерство резко сократило финансирование. Я поехал в Москву и объяснил Комиру Николаевичу, что без собственной научно-производственной базы в этой области мы либо останемся на уровне математических моделей системы, либо вынуждены будем закупать зарубежные микропроцессоры, что при планируемых масштабах внедрения потребует еще больше средств, чем мы просим сейчас. Комир, в свою очередь, объяснял мне, что денег на всё не хватает, что мы должны исходить из реального бюджета, что экономика должна быть экономной, и прочие благоглупости… Я настаивал на своем, и тогда он подтащил меня к себе через стол за рукав пиджака и лихорадочно зашептал: