В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

Да, пишем, пишем доносы… Сплошная грамотность совкового населения обернулась боком — все начали писать доносы. К образованным служащим и творческой интеллигенции добавились теперь грамотные рабочий класс и колхозное крестьянство. Феномен доносительства еще ждет научного исследования, некоторые его аспекты до сих пор мало изучены: много доносов пишут домохозяйки и дворники, профессора предпочитают писать доносы друг на друга, равно как и члены Союза советских писателей, больные любят доносить на своих врачей, а студенты — на своих преподавателей, члены партии опережают беспартийных по количеству доносов, академики даже беспартийные предпочитают писать доносы в ЦК КПСС, почему-то много пишут артисты и балерины, маршалы и прапорщики. Доносы пишут на соседей по коммунальной квартире и даче, на сослуживцев, на друзей, на своих начальников и подчиненных, что вполне объяснимо, но встречаются необычные случаи доносов на родственников, на родителей и детей, на мужей и любовников, на жен и любовниц… Пишут даже на совершенно незнакомых людей, если, например, все знакомые уже посажены. Первоосновами доносительства чаще всего бывают корысть, чувство собственной неполноценности, зависть и злобный характер — пишут по заказу и наводке начальства или других компетентных органов, чтобы выслужиться, пишут для повышения по службе, из мести, ради комнаты в коммуналке, ради дачи в элитном поселке, из-за места в очереди, по мизантропству и общей злобе, из ревности или зависти, пишут просто так, чтобы всем было хуже. Но в Совке чрезвычайно развито и совершенно бескорыстное, ничем не оплаченное доносительство по чисто патриотическим мотивам, подобное акту идолопоклонства, или даже доносительство по любви — по любви к советской родине, к родной Коммунистической партии и ее вождям. Благодаря письмам с доносами эпистолярный жанр литературы расцвел и стал у нас воистину народным искусством со своей неповторимой лексикой и грамматикой, а также со своеобразными приемами сокрытия лжи под маской заботы о трудящихся, о мире во всём мире и прочими литературными изысками. Ни одно массовое патриотическое движение, инициированное в Совке компартией и комсомолом, не имело такого масштаба и размаха, как доносительство. Один классик справедливо заметил: «Вот теперь всё валят на Сталина… А кто написал десятки миллионов доносов?» Ответ на этот риторический вопрос простой — десятки миллионов доносов написали мы сами, народ наш советский… Конечно, изверг немало постарался, чтобы людей этого «христианнейшего из миров» превратить в аморальных доносчиков и сексотов, но разве можно всё сваливать на внешние обстоятельства. А где была у тех миллионов душа, которую вдохнула в бренное тело человека некая божественная сила? А чем занималась такая непостижимая субстанция, как совесть, долженствующая оберегать нас от совершения подлостей? Впрочем, с душой и совестью у совков тоже были серьезные проблемы…

Эту оду доносительству я сочинил, чтобы подчеркнуть важную, основополагающую роль доносов в совковой государственной системе, но в моем деле многочисленные и сплошь анонимные доносы серьезного значения не имели. Моя отставка не являлась результатом чьих-то персональных интриг, она была запрограммирована в том механизме отбора кадров, который определяет номенклатурные перемещения в этой стране. На должность Генерального директора вместо меня был назначен мой друг Артур Олегович Лановой, который, конечно, по всем показателям соответствовал требованиям того номенклатурного механизма. Именно от него я узнал об этом решении. Артур приехал из командировки в Москву и прямо с вокзала заявился ко мне в кабинет. Он был чем-то взволнован, его руки нервически ползали по крышке стола, он испытывал какую-то неловкость, мялся и говорил что-то на отвлеченные темы, пока я прямо не спросил, что случилось. Тогда Артур рассказал, что в Москве его неожиданно вызвали к министру, который в присутствии своего заместителя Комира Николаевича с ходу предложил ему возглавить ПООП: «Как ты понимаешь, Игорь, я немедленно спросил про тебя… Они сказали, что ты был назначен временно исполняющим обязанности Генерального директора и теперь вернешься на должность зама по науке. Комир Николаевич еще добавил, что в министерстве ждали утверждения моей докторской… Что ты по этому поводу думаешь?» Я в тот момент ответил не сразу, мне было нелегко… Это не было шокирующей новостью, но задело, что я узнаю ее не от министерского руководства, а от своего бывшего подчиненного. Мы с Артуром никогда не конкурировали в науке, мы занимались разными проблемами, наши отношения всегда были дружескими, но теперь… Теперь — я понял это сразу же, понял, как говорят, всеми фибрами — непреодолимая пропасть разверзлась между нами, и она, эта пропасть, будет только расширяться. Все мои последующие действия и слова были следствием такого понимания: