В объятьях олигарха

— «Тимуровец» ко мне прилепился, Ваня Крюк…

— Видел, знаю.

— Хорошо бы изъять его из регистрационных списков и вывезти из Москвы.

— Не важно куда?

Митя на секунду представил, как любимая «матрешка» получает запоздалый подарок — озорного пацаненка с тихим, нежным сердечком. Нет уж, лучше не надо. Слишком много хлопот и слишком романтично. Попахивает дурью.

— Куда не важно, но в хорошие руки. Можно к Истопнику.

— От Раздольска остались лишь головешки.

— Видел по телику. Но часть электората вроде законсервировали?

— В смежной резервации… Ладно, «тимуровца» спрячем. Теперь о деле…

Проговорили еще минуты три. Деверь сообщил, где, когда и от кого Митя получит инструкции. Накануне акции. Еще сказал, что, если есть желание, можно организовать короткий сеанс связи в любом пункте северных территорий. Конечно, влетит в копеечку, учитывая стоимость космической блокировки, но… Митя вежливо отказался. После этого Деверь исчез так же таинственно, как появился. Почти неуловимо. Митю это позабавило. Все–таки дешевые фокусы из арсенала невидимок не соответствовали уровню подпольного вождя.

До рокового дня оставалось совсем немного, трое суток. Но их тоже надо было как–то прожить.

* * *

К полудню праздник достиг апогея. К Поклонной горе согнали толпы благодарных москвичей, с раннего утра их вытаскивали из квартир, вылавливали в подземных трущо–бах, собирали в просторных накопителях. Десятки тысяч людей разместили за ограждением из колючей проволоки причудливыми цветовыми фрагментами. Декораторы массовых зрелищ потрудились на славу. Взволнованное, как при легком бризе, человеческое море, разукрашенное флажками, гирляндами разноцветных шаров, поздравительными транспарантами, напоминало гигантскую живую цветочную клумбу. При появлении кавалькады триумфатора, по сигналу главного распорядителя, поданному через динамики, вся эта многоликая масса в едином порыве преданности и счастья осела на колени и послушно окаменела. Лишь кое–где торжественную тишину нарушили вопли раздавленных малолетних дегенератов, но полиция быстро навела надлежащий порядок.

К этому часу триумфатору Анупряку–оглы уже вручили символические ключи от Москвы (вручала почетная комиссия во главе с Марком Губельманом), и сейчас он восседал в бархатном кресле на импровизированной трибуне и принимал поздравления от многочисленных депутаций. Все тот же суровый, могучий эфиоп шелковым опахалом с акульими пластинами отгонял от его головы назойливых, черных весенних мошек–мутантов, скопившихся над трибуной в неимоверном количестве. Для непривитого человека, а все аборигены были непривитые, укус такой мошки обычно заканчивался судорогами и необратимым параличом мозга.

Перед креслом триумфатора проходили полномочные посланцы стран, входящих во всепланетное содружество, лидеры независимых партий, представители крупнейших промышленных и финансовых корпораций, а также правительственные чиновники, возглавлявшие страховые и благотворительные компании, и каждый из них, ритуально преклонив колено, с выражением почтения и восторга преподносил ему какой–нибудь памятный сувенир. Гора подарков на помосте росла и росла. В зависимости от ценности сувенира, которую Анупряк–оглы определял на глазок, он церемонно кивал, протягивал руку, иногда ронял небрежное: «Мерси, приятель!», а какого–то невзрачного японца, представлявшего фирму «Якутские алмазы» и презентовав- ззз

шего чудный ларец, усыпанный бриллиантами, сойдя с кресла, обнял и расцеловал в морщинистые щеки, сдавив лапами так, что японец утробно запищал.

Церемония затягивалась, но Анупряк–оглы не выказывал признаков усталости, был так же багроволик, весел и подвижен, как вначале. Он хорошо представлял, сколько сейчас устремлено на него завистливых, ненавидящих взглядов, и это его бодрило. Единственный, кто слегка подпортил ему праздничное настроение, был как раз мэр Москвы, фальшивый раввин Губельман. Вручая ключи от города (нанизанная на золотое кольцо связка каменных ис- туканчиков, изящные копии всех американских президентов, включая Фреда Неустрашимого, кстати, дорогая вещь: один из прежних триумфаторов, сенегалец Махмуд, продал свои ключи на аукционе Сотби за два миллиона долларов, правда туземных, буро–малиновых, имеющих хождение лишь на территории России), льстиво улыбаясь, мерзавец проткнул ему ладонь острым носиком одного из болванчиков, и сделал это нарочно, Анупряк–оглы это понял по темному пламени, блеснувшему в очах старого прохиндея. Губельман поспешно принес извинения, участливо спросил: «Надеюсь, не больно, господин триумфатор?» — «Ничего, терпимо. — Анупряк слизнул капельку черной крови с ладони. — Бывает намного больнее. Скоро сам убедишься, Губа». Фарисей захихикал, показывая, что оценил слова Анупряка как добрую солдатскую шутку.

Анупряк–оглы поклялся себе, что, когда придет час расплаты, припомнит ему наглую выходку.