В объятьях зверя (СИ)

И в этот момент Елена услышала что-то удивительное в его голосе. Теперь это был даже не страх, не желание как-то выгородить себя — но сильное смущение, стыд, и от этого — еще большая робость.

— Мы с Деймоном не вместе, — перебила его Елена. — Послушай, Энзо… — пробормотала она и обхватила голову руками, не находя себе места, — это, правда, очень сложно объяснить, — мотнула головой Гилберт. — И это в первую очередь моя вина, что я не обозначила границы.

Елена замолчала, вновь подняв на Энзо полные слез глаза. Сент-Джон не говорил ничего.

— Прости меня, — едва слышно произнесла она, хотя понимала, что сейчас эти слова — последние из тех, что, может быть, могли бы помочь. Однако больше ей сказать было нечего.

Энзо молчал еще какое-то время, глядя на Елену. Пару раз вдохнув, он выдохнул белый пар — на улице было очень промозгло.

— Эй, — ласково, добродушно шепнул он, коснувшись предплечья девушки, и Елена вздрогнула, вновь посмотрев ему в глаза. — Елена…

В его взгляде не было отвращения или злобы. В его глазах была лишь тихая грусть — и это рвало сердце на куски.

— Все хорошо, — проговорил итальянец. — Я все понимаю. Давай забудем об этом? Ничего не было. Друзья просто провели прекрасный вечер.

Энзо помолчал немного, а затем с какой-то по-детски робкой надеждой добавил:

— Друзья же?

Елена внимательно смотрела на него, будто бы не веря в то, что он говорит. Парень, видя ее нерешительность, улыбнулся уголками губ, и, наверное, впервые за эти минуты где-то в глубине души Елена ощутила теплоту — не огненный жар внутри, не ледяной озноб, в который ее бросало раз за разом, а какое-то успокоение.

— Вечер выдался очень холодным, — задумчиво сказал Энзо. — Будь осторожна, не простынь.

Елена провела ладонью по руке, но на коже не было мурашек.

Они молчали еще немного, вслушиваясь в ночную звенящую тишину, и в глубине души каждый из них надеялся, что другой сможет его простить.

— Спокойной ночи, Елена, — проговорил Энзо.

— Спокойной ночи, — едва заметно кивнув, словно эхо, повторила Гилберт и, в последний раз взглядом словно бы снова попросив у него прощения, вскоре скрылась в темном доме.

Энзо еще долго смотрел на этот дом, освещенный желтым мерцанием уличных фонарей, думая о чем-то своем, быть может, жалея о том, что все-таки не о нем говорила Елена несколько минут назад. Он поднял взгляд на темное майское небо, усыпанное десятками холодных серебряных звезд, мерцавших в ночной мгле, словно маленькие маячки, будто ведя с ним безмолвный разговор. Но звезды эти были так далеко, что он, наверное, никогда бы не услышал, даже если бы они хотели ему что-то сказать. По губам Энзо скользнула горькая усмешка, и он, ежась от холода, чувствуя, как по коже, которую облепила сначала казавшаяся свободной ледяная рубашка, бегут мурашки, по привычке закурив сигарету, хотя курить совсем не хотелось, прошел к дороге, где его ждал автомобиль такси.

Елена поспешила забрать Никки от Роуз, с которой малышка осталась в этот вечер. Когда Елена забрала дочь, девочка уже крепко спала, поэтому, аккуратно, стараясь не разбудить ее, Елена уложила ее в спальне, а сама спустилась на первый этаж. В доме было темно и настолько тихо, что от этой гнетущей тишины, в которой лишь изредка были слышны глухие звуки заведенного автомобильного мотора с улицы, невозможно было спрятаться. Она окружала со всех сторон, сливаясь со слепой темнотой, необъяснимо пугала и, казалось, способна была свести с ума. Сделав пару неловких шагов, Елена почувствовала такую слабость во всем теле, что поняла, что пройти дальше уже не сможет.

Прислонившись спиной к стене, даже не включив свет, она медленно опустилась на пол, чувствуя, как по всему телу расходится знобкая дрожь. Елена жадно хватала ртом воздух, но грудь словно бы стянуло жестким железным обручем, который не давал дышать нормально. В какой-то момент Елену накрыло волной такого невыносимого необъяснимого отчаяния, что хотело просто закричать — так громко, как это только было возможно, задыхаясь, до хрипоты. Но из груди лишь вырвался сдавленный приглушенный стон. Из глаз потекли слезы.