В объятиях самки богомола

Марта прошла на кухню, огляделась. Да уж, не Версаль, явно не Версаль — кухня убогая, и квартира убогая, давно не знавшая ремонта. И на что Витя свою хорошую жизнь променял…

Вскоре Соня пришла, уселась за стол напротив нее, проговорила деловито:

— Слушаю вас, Марта.

Вот нахалка какая! Слушает она, стало быть! Нагло увела мужа и что-то еще слушать собралась! Вот взять бы и сказать ей всю правду, кто она есть на самом деле!

Но Марта сдержалась, ничего такого не сказала. Улыбнулась почти дружелюбно, даже немного сочувственно:

— Вы такая молодая, Соня… Сколько вам лет? Девятнадцать? Двадцать?

— Двадцать один.

— Понятно… В двадцать один — и уже на руках ребенок, и муж немолодой, с которым не так уж и весело, с которым на дискотеку не сходишь, правда? А через десять лет он будет уже совсем, совсем не молод…

— Я не понимаю вас, Марта… Что вы мне хотите сказать? Вы чего-то хотите от меня, да? Говорите прямо… Вы скажите, а я отвечу. Может, все сразу и выяснится.

— Хорошо, я скажу. Вернее, я предложить хочу тебе, Соня… Мне просто жаль тебя, понимаешь? Залетела от преподавателя, рожать пришлось… Ведь это не входило в твои планы, правда? Не надо, ничего не говори пока, просто выслушай. Я тебе предлагаю вот что… Хочешь, я заберу у тебя Витю вместе с ребенком? Ну подумай, Соня, ведь не нужен тебе Витя… Ты просто боишься, что одна не поднимешь ребенка. А я тебя освобожу от всех этих забот! И обещаю тебе, что ты останешься его матерью юридически, и в любой момент сможешь, если захочешь… Ведь вся молодость впереди, сама подумай… А если встретишь хорошего парня, которому твой ребенок не будет нужен? Ведь встретишь, обязательно встретишь! Подумай, Соня, хорошо подумай! И прими правильное решение! Да, и вот еще что, если тебе жить негде, то можешь рассчитывать на эту квартиру. Витя не будет против, я думаю. Ты только объясни ему по-хорошему, что он тебе совсем не нужен, так, чтобы он понял…

Марта говорила очень быстро, глядя Соне в лицо. И видела, как у той глаза сначала расширились от удивления, потом от ужаса. Понятно было, что Соня никаких таких решений не примет, но Марта остановиться уже не могла:

— Подумай, Соня! Ничего не отвечай пока! Просто подумай! У тебя вся жизнь впереди!

— Вы что, ненормальная? — с тихим ужасом проговорила Соня, запахивая на груди халатик. — Да как вам вообще такое в голову пришло? Чтобы я своего ребенка взяла и отдала! Да вы с ума сошли!

— Да, ты права… Наверное, я сошла с ума, но ты меня тоже пойми, Соня…

— Да не смогу я вас понять! Или вы сумасшедшая, или устроены как-то ненормально. Не по-человечески как-то. Чтобы такое предлагать… И еще так настаивать… Да я Вите все расскажу, понятно вам?

— Что ж, расскажи… Мне уже все равно.

Из глубины квартиры снова послышался плач ребенка, и Соня молнией метнулась на этот плач, лишь на секунду остановившись в дверях кухни, чтобы сказать быстро:

— Уходите! Уходите, слышите? Я не буду больше с вами разговаривать!

— Хорошо, я уйду. Извини, что побеспокоила. Это я от отчаяния, ты пойми, хотя не поймешь, молодая еще…

Соня убежала, и Марта тоже поднялась со стула, вышла в прихожую. Открывая дверь, услышала, как Соня тихо воркует с ребенком, и сердце прожгло неистовой болью. Ну почему все так? Почему? Почему?!

* * *

Говорят, беда не приходит одна. Если ворвались в тебя тоска и страдание с одиночеством, то обязательно еще какую-нибудь проблему с собой приведут.

Проблемой оказалась мама. Вернее, не сама мама, а ее болезнь. И понесло же маму наличники на дачных окнах красить, как будто без крашеных наличников прожить бы не смогла! Окна-то высоко расположены, пришлось лестницу приставлять, вот и упала с той лестницы, и сломала шейку бедра. А перелом шейки бедра — это самое неприятное, что может случиться в пожилом возрасте.

Мама больше с постели не встала, и врачи давали неутешительные прогнозы. За мамой нужно было ухаживать. То есть жить вместе с ней в ее квартире. По странному капризу, переезжать к Марте она отказалась категорически. Марта злилась — в мамином-то положении еще и капризничать! Но что толку злиться, если характер у мамы такой.

Впрочем, злость вскоре прошла, осталось одно практическое восприятие возникшей проблемы: не хочешь — не переезжай, но и я на другой конец города мотаться не буду. Я сиделку найму. В копеечку, конечно, такое решение влетит, но пусть в этом тогда и заключается пресловутый обещанный стакан воды…

И вообще… Стыдно признаться, но она не чувствовала по отношению к матери положенной дочерней остро болезненной жалости. Наверное, жалость к самой себе поглотила все внешние «жалости», осталась одна злая досада. Еще и старые детские обиды стали вылезать из памяти, пробивая ее бурным фонтаном. И претензии невысказанные тянули в мучительный внутренний диалог. И самый главный вопрос не давал покоя: разве я тебе что-то должна, мама? Разве ты в свое время не убеждала меня в отсутствии материнского долга передо мной?