В обители грёз. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века

Одинокий ночлег.
          То дождь, то снова затишье.
Догорает свеча.
          Одолевает дремота.
Вот опять за стеной
          стучат размеренно капли,
И чернеет в углу
          сучковатый дорожный посох.
Не согреет очаг —
          для гостей угля не осталось.
Что ж, за книгу возьмусь —
          согрею себя стихами.
Этой ночью стихи
          проникают в самое сердце,
Да смогу ли себе
          объяснить наутро такое?..

«Право, кому я нужен…»

Право, кому я нужен
          в этой суетной жизни?
Обитаю в лачуге
          подле вершины горной,
А тропа зарастает
          лебедой да бурьяном.
На плетне одиноко
          маячит тыква-горлянка.
Слышатся за рекою
          топоры дровосеков.
Я любуюсь рассветом
          с жесткого изголовья,
Птичьим трелям внимаю,
          в них находя отраду.

«Вот и этот год окончится скоро…»

Вот и этот год окончится скоро.
Небеса послали холодную зиму.
Склон горы весь устлан палой листвою.
Нет и тени путников на тропинке.
В очаге догорают листья и хворост.
Долгой ночью дождик стучит по крыше.
Сквозь дремоту я вспоминаю былое,
но дурные сны затмевают память…

«Заболел и лежу в своей лачуге…»

Заболел и лежу в своей лачуге —
          никто не придет проведать.
На стене висит потертая плошка —
          давно не просил подаянья.
В палисаднике под окном завяли,
          облетели глицинии грозди.
Лишь недужные сны мои всё витают
          над горами и над полями,
А душой я вновь и вновь возвращаюсь
          в ту соседнюю деревушку,
Где давно меня играть поджидает
          детворы веселая стайка.

«Посох мой пережил, видать…»

Посох мой пережил, видать,
          немало прежних владельцев.
Лакировка сошла, а под ней —
          прочнейшая древесина.
Этим посохом глубину
          измерял я на переправах.
Он со мной повсюду делил
          опасности и невзгоды,
А теперь у восточной стены
          давно уж стоит без дела —
Год за годом время течет,
          уходит время…

«Солнце заходит, и шум в лесу затихает…»

Солнце заходит, и шум в лесу затихает.
Я притворяю калитку в мой палисадник.
Где-то сверчки заводят напев вечерний.
Краски травы и листвы постепенно блекнут.
Я зажигаю палочку благовоний.
Ночью осенней сижу в дза-дзэн, в созерцанье.
Коли озябну, наброшу еще накидку.
Истина Дзэн сокрыта в вечном раденье.
Время летит, а мы и не замечаем…

«Дряхлая плоть моя…»

Дряхлая плоть моя
          уже ни на что не годна.
Много весен в скиту
          встречал я пору цветенья.
Вот и в этом году,
          коль доживу, весною
Вновь проведать тебя
          приду, приду непременно —
И услышишь тогда,
          как стучит в калитку мой посох.

«Нынче вор украл у меня…»

Нынче вор украл у меня
          тюфяк и подстилку дзафу[88]

.Что ему убогий мой дом,
          где двери всегда открыты?
На исходе ночь – я во тьме
          сижу один у окошка.
Редкий дождь тихонько стучит
          по листьям бамбука в роще.

«В это зимнее утро…»