В одном лице

— Нора стремится к свободе еще сильнее, чем Гедда, — уверенно сказал Ричард Эббот. — Она не только находит силы оставить мужа; она и детей бросает! В этих женщинах есть такая неукротимая свобода — я считаю, вам нужно дать карты в руки той, кто будет Геддой или Норой. Эти женщины распоряжаются своими пьесами.

Излагая все это, Ричард Эббот обозревал собравшихся в поисках Норы или Гедды, но его взгляд то и дело возвращался к моей матери. Однако она твердо вознамерилась остаться суфлером. Ричарду так и не удалось сделать Гедду или Нору из моей мамы, неизменно следующей сценарию.

— Ну как вам сказать… — сказал дедушка Гарри; он всерьез рассматривал обе роли (несмотря на возраст).

— Нет уж, Гарри, сколько можно, — сказал Нильс; в нем снова пробудился диктатор. — Молодой мистер Эббот прав. Тут требуется необузданность — и еще неудержимая свобода, и сексуальная сила. Нам нужна женщина помоложе и более сексуально активированная, чем ты.

Ричард Эббот проникался к деду все большим уважением; он понял, что Гарри заставил всю труппу воспринимать себя как женщину — пусть и не как сексуально активированную женщину.

— Мюриэл, а ты не хочешь попробовать? — спросил Боркман мою надменную тетю.

— Да, может быть, вы? — спросил Ричард Эббот (на десять с лишним лет младше Мюриэл). — В вас есть несомненная сексапильность…

Увы, больше молодой Эббот ничего сказать не успел, поскольку тетя Мюриэл снова лишилась чувств.

— По-моему, это означает «нет», — сообщила моя мама ослепительному молодому новичку.

Я уже успел немного влюбиться в Ричарда Эббота; но тогда я еще не повстречал мисс Фрост.

Спустя два года, уже пятнадцатилетним подростком, я сидел на своем первом утреннем собрании в академии Фейворит-Ривер и слушал, как доктор Харлоу, школьный врач, призывает нас, мальчишек, активно бороться с распространенными недомоганиями, характерными для нашего нежного возраста. (Я не сочиняю, я совершенно уверен, что он использовал слово «недомогания».) Доктор Харлоу объяснил, что под «распространенными недомоганиями» он подразумевает угревую сыпь и «нежелательное половое влечение к юношам или мужчинам». Доктор уверил нас, что существует множество разнообразных средств от наших прыщей. Что же касается ранних проявлений гомосексуальных пристрастий — ну что ж, доктор Харлоу или школьный психиатр доктор Грау будут счастливы побеседовать с нами на эту тему.

«Эти недомогания излечимы», — сообщил нам доктор Харлоу; в его голосе слышалась привычная основательность врача, он одновременно убеждал и увещевал нас, причем увещевал в доверительном тоне, обращаясь к каждому из нас «как мужчина к мужчине». Суть этой утренней речи была совершенно ясна даже сопливым первогодкам — требовалось всего лишь явиться к нему и попросить об излечении. (Притом было до боли очевидно, что не пожелавшим исцелиться останется пенять только на себя.)

Много позже я задумался, могло ли что-то сложиться иначе, услышь я про эту комедию с лечением сразу же после знакомства с Ричардом Эбботом, а не два года спустя. Сейчас я всерьез сомневаюсь, что мое увлечение Ричардом Эбботом было излечимо, хотя доктор Грау, доктор Харлоу и подобные им светила тогдашней медицины истово верили, что такие влюбленности принадлежат к разряду излечимых недомоганий.

Пройдет два года с того рокового собрания, и последний шанс на исцеление будет утрачен безвозвратно; передо мной откроется целый мир влюбленностей. Тем пятничным вечером я встретился с Ричардом Эбботом; всем присутствующим — и не в последнюю очередь тете Мюриэл, дважды потерявшей сознание, — было ясно, что Ричард принял командование над всеми нами.

— Похоже, если мы все же собираемся ставить Ибсена, нам понадобится или Нора, или Гедда, — сказал Ричард Нильсу.

— Но как же листы! Они уже переменяют цвет; они будут осыпаться! — воскликнул Боркман. — Сезон умирания уже наступил!

Понять Нильса было не так-то просто: ясно было только, что его ненаглядный Ибсен и прыжки во фьорды каким-то образом связаны с «серьезной драмой», которую мы всегда ставили осенью, — и с так называемым сезоном умирания, когда неотвратимо опадают листы.

Теперь-то я понимаю, сколь невинным было то время — и сезон умирания, и вся эта сравнительно немудрящая пора моей жизни.

Глава 2. Влюбленности в кого не следует

Сколько же времени прошло с того вечера, прежде чем моя мать и Ричард Эббот начали встречаться? «Зная Мэри, спорить готова, что они занялись этим сразу же», — как-то раз заметила тетя Мюриэл.

Мама отважилась оставить родной дом лишь однажды: она отправилась в колледж (никто и никогда не рассказывал, в какой именно), но вскоре бросила учебу. Удалось ей разве что забеременеть; она не окончила даже курсы секретарей! Вдобавок к этому нравственному и образовательному фиаско она сама и ее без пяти минут внебрачный сын вынуждены были четырнадцать лет носить фамилию Дин — видимо, из соображений пристойности.