В оковах льда

Я медленно тащусь, чего обычно не делаю, потому что серьезно задумалась, а когда я ухожу в себя, да еще и в стоп-кадре, то с завидной регулярностью врезаюсь во все, что не попадя. Мои синяки уже сходят, и иногда я умудряюсь продержаться целый день без изменения нормального цвета кожи. Я была слишком взвинчена, чтобы уснуть. Со мной иногда такое бывает, и с этим уже ничего не поделать, кроме как пойти прошвырнуться. Мне нужно что-нибудь делать иначе я просто свихнусь.

Танцор нашелся в его любимом укромном уголке пентхауса на южном берегу реки Лиффи. Две наружные стены представляют собой от пола до потолка выходящие на улицы из толщенного стекла окна. Нагрянув туда, я вижу его, растянувшегося на ковре в лучах утреннего солнечного света. Он лежит без футболки, глаза закрыты, очки покоятся рядом.

В один прекрасный день Танцор станет большим парнем, если когда-нибудь наберет вес. В последний раз, когда мы измеряли наш рост, он был на тридцать четыре санта выше меня, одним словом — долговязый и худощавый. Он забывает есть. У Танцора темные, слегка вьющиеся волосы, и он никогда их не подстригает, пока те не начинают ему мешать, и только тогда просит меня их подрезать. Они мягкие. Мне нравится, когда его волосы длиной до подбородка, как сейчас и откинуты с лица. Когда он нацепляет на себя свои окуляры, которые на нем практически ежеминутно в часы его бодрствования, потому что он близорукий (он ненавидит их, и до падения стен собирался сделать себе Лэйзик[35]), то принимает видон вылитого заучки ботана-очкарика. И хрен я когда-нибудь ему об этом скажу! Мне нравятся его руки. У него гигантские ступни! Его не то зеленые, не то голубые, скорее цвета морской волны глаза, переливаются как у Фейри. С шикарными, не то, что у меня, ресницами.

Когда я его нахожу, то не могу накинуться на него со словами: «Чувак, где тебя черти носили, я уже начала волноваться», потому что у нас с Танцором на этом пунктик. Он самостоятельно выжил, когда пали стены. Как и я. И я не могу спросить: «Куда ты испарился в ту ночь, когда нагрянул и схватил меня, Риодан?» Сейчас уже это не важно. Главное, что мы здесь. Каким-то образом мы нутром понимаем, что так не может продлиться вечно, что, в конце концов, в один «прекрасный» день на пороге появится кто-то другой.

Когда закрывается дверь, Танцор приподнимается на локте. Он знает, что это я, потому что, чтобы добраться до двери, мне пришлось обезвредить с десяток мин-ловушек. Больше никому не под силу пройти через его череду испытаний, не наделав при этом шума. Ну, за исключением Риодана, который, кажется, является исключением из каждого чертово правила.

Мое сердце чуть сжимается, когда я смотрю на него.У меня никогда не было братьев или сестер, но Танцора  я считаю своим братом. Я не могу дождаться, чтобы снова увидеть его, поделиться своими мыслями, наблюдениями, и расспросить его в ответ. Порой, встретившись, мы можем часами чесать языками, и настолько возбуждены, что запинаемся в словах, пытаясь как можно скорее все рассказать. Я раздумываю, не поведать ли ему о замороженных местах и о проводимом мной там расследовании, но не хочу, чтобы Танцор еще больше, чем уже есть, светился на риодановском радаре. Мне уже не дает покоя, что он вообще знает о его существовании. Я хочу, чтобы Танцор был в безопасности. И я знаю его. Разнюхай он хоть намек на смачную головоломку, то непременно начнет совать свой нос во все места, где его могут убить. Не имеет значение, насколько я впечатлена его соображалкой. Риодан — хуже падения стен или погружения мира под воду. Ты не жилец, если он так захочет.

— Мега, я тут пораскинул мозгами…

— Кажется, запахло сенсацией! Мне уже стоит готовиться к экстренному выпуску Дэни Дейли?

— Возможно.

Он ухмыляется, и я растягиваю губы в ответ. У Танцора — суперпроцессор вместо мозгов. Не поверите, какие бомбы он умудряется сооружать. Время от времени мы периодически что-то врываем просто ради прикола. Ну, знаете, такие места, которые должны быть взорваны в любом случае — где могут скрыться большие скопления Теней, на тот случай, если они решат вернуться в один день, как птицы по маршруту миграции, если они все еще там.

— Ты заставила меня призадуматься о детках Папы Роуча, — говорит он.

— Да? — Я растягиваюсь на солнышке рядом с ним и опираюсь на локоть, повернувшись к Танцору лицом. Мне нравится смотреть в его глаза без очков. Это редкое удовольствие.

— Тебе известно, сколько они могут оставаться отделенными от тела Папы или человека?

— Понятия не имею. Танцор, я наконец-то отрыла «Крик-4». Давай, ночью заценим?

— Уже смотрел его прошлой ночью, — отвечает рассеянно он, проводя рукой по волосам, так смешно и вместе с тем так привлекательно взъерошивая их, и судя по его рассредоточенному взгляду, он уже погрузился в свои мысли и не замечает ничего вокруг. Он постоянно так делает.