В омут с головой

Ты идешь в дом, чтобы налить ей воды с огромным количеством льда. Когда возвращаешься, она как раз кладет трубку.

– Привет, дружок.

– Как дела? – спрашиваешь ты, ставя ее стакан рядом со своим.

– Ой, да никак, – разводит руками, – сейчас же лето.

– Это верно.

Сейчас лето, и точно как в Севилье год назад, еще до вашей встречи, ты проводишь послеобеденное время на улице: вы едите и пьете, а после идете в дом.

– Спать хочу, – говорит она. Жара убила в ней всю жажду деятельности. От жары вы стали медленными настолько, что можете наконец слышать друг друга, слышать молитвы, слышать ваши желания. Слышать, чего вы оба хотите.

С ее последнего визита твоя комната слегка изменилась. Ты убрал со стола большинство книжных башен, осталась лишь стопа слева – там то, что ты уже прочел и что собираешься прочесть в ближайшее время. На полу лежит стопка виниловых пластинок; ты пробовал свои силы в сэмплировании – искал фрагменты мелодий, которые можно наложить друг на друга и создать новый ритм.

Она ложится на твою кровать поверх покрывала, но потом резко садится и снимает свои крупные серьги-кольца. Ты ложишься рядом, устраиваешься знакомым для вас образом. Уже не имеет значения, как давно вы так не лежали. Как будто бы для вас это обычное дело. Единственная разница в том, что теперь светло – солнце пробивается сквозь легкие шторы. Теперь это скорее дневная, нежели ночная греза.

Она притягивает твою руку к своей груди, ты пододвигаешься к ней, прижимаешься грудью к ее спине. Ее дыхание учащается.

– Все в порядке?

– Да просто я вдруг подумала, – говорит она сонным голосом, – что у тебя есть возможность убить меня во сне. – Ты не в силах сдержать смех.

– Это не смешно, – произносит она сквозь сон.

– Не волнуйся. Ты в безопасности.

Сейчас лето, и можно сидеть у нее на балконе, медленно потягивая вино из бокала. Весь день вы ходили по Лондону: из дома – в Национальный театр на Саут-Банк, затем гуляли вдоль плещущейся в своих пределах реки. Вы вернулись к ней в дом лишь сейчас, ближе к ночи. Вы говорите об искусстве, об экспрессии и подавлении, и тут ты вспоминаешь фильм 2016 года «Лунный свет». Впервые ты посмотрел его в бесплатном уличном кинотеатре, в Ист-Лондоне и был поражен тем, как цветовая гамма может передать настроение. Яркая палитра Либерти-Сити стала отличным фоном истории, которая затронула глубины твоей души. Голубой, розовый, фиолетовый… После просмотра у тебя не было слов. В поезде на пути домой у тебя тоже не было слов. Вернувшись, ты сразу прошел к себе в комнату. Слезы падали, как легкий дождик. Ты неслышно всхлипывал, тихо заглатывал воздух. На каждом этапе жизни Шайрона ты узнавал в нем себя. Ты узнал себя, когда пресекались и затыкались все его попытки выразить себя. Узнал себя скукожившимся, маленьким. Узнал себя, когда Хуан сказал Шайрону:

Дай мне коснуться твоей головы… пусть она отдохнет у меня в ладонях… я буду рядом, обещаю. Чувствуешь? Ты в центре мира, друг.

Шайрон парит на волнах, а потом барахтается в воде с поддержкой своего названного опекуна. В нужный момент Хуан отпускает его. Голова над водой, глаза закрыты, рот напряжен от усилий, – Шайрон плывет, неуклюже гребя руками. Хуан заливается громким смехом. Он смог. Шайрон плывет. Ты почувствовал глухой удар, стук барабана, словно сердца, когда заиграла ‘Classic Man’ Джиденны в стиле ‘chopped and screwed’ – музыкальные фразы замедляются все сильнее и сильнее, гласные растягиваются, частоты все ниже… в твоей груди, это в твоей груди. В финальной сцене Шайрон взрывается, словно шарик с водой: слезы бегут по щекам.

Кто ты такой будешь?

Я это я, друг. И не пытаюсь быть кем-то там еще.

После кино ты неслышно всхлипывал в своей комнате, тихо заглатывал воздух, но не потому, что было так больно, а потому, что у тебя все еще оставалась надежда.

Сейчас лето. Наливая вино в бокал, она просит:

– Почитай мне. Ты давно не читал мне вслух.

Последним, что ты ей читал, был отрывок о прошлогоднем лете, 2017 года, когда ты стал свидетелем неконтролируемого приступа гнева, подобного огромной надвигающейся на берег волне. Ты записал свои мысли на этот счет, надеясь выстроить повествование вокруг конфликта, бурлящего в тебе. Хотел бы ты сказать, что это было случайное проявление жестокости, но оно таким не было. Все не так просто.