В омут с головой

Вы сидите на диване, ты читаешь отрывок из еще не законченного текста. Голос дрожит, ты начинаешь нервничать, и она вдруг сжимает твою ногу своими тонкими пальцами. Еще несколько минут назад вы были на балконе. Прохладный вечер, она курила – и веки ее легко трепетали с каждым вдохом. Попросила почитать для нее. Этого давно не было. Ты притворился, что просматриваешь текст на экране телефона, хотя прекрасно знал, где должен остановиться палец. Начал чтение тем тоном, каким, на твой взгляд, может рассказывать историю старый друг. Ты начал чтение и вернулся в тот момент, когда видео пересекло Атлантику на крепком корабле интернета. Тело мужчины как будто смялось, и он упал на колени, словно пытаясь ползти. Если твой голос дрожит, то лишь потому, что тебе тяжело говорить об этой правде жизни. Ты в ярости оттого, что полицейские подали друг другу предупреждающий знак, как в тех видео, где, заметив наличие какого-то предмета в руке черного мужчины, один кричит другому: «Пушка, у него пушка!» – они успевают всадить в него дюжину пуль, пока заряды у обоих не заканчиваются. Ты в ярости оттого, что Штефан, и Элтон, и Майкл, и ты, да, ты тоже получали это предупреждение, совершенно не сознавая, откуда и когда ждать опасности. Ты просто знал, что ты в опасности.

Здесь и сейчас безопасно, но слезы по-прежнему льются.

– Я просто пьян.

– Все в порядке. Здесь ты в безопасности.

16

О, летние месяцы. Раз влюбиться означает растить желание, которое может и не воплотиться, то любить – значит продолжать взращивать его, это чувство, веря в то, что все сбудется.

– Почему ты пригласил меня сегодня?

– Странный вопрос. Ведь мы друзья, – говоришь ты.

Рассветный час обостряет чувства. Цвет хаотичными штрихами прорывает небесный холст. Ты порезался и посасываешь ранку на большом пальце; пытался открыть бутылку сидра ключом, и острый край крышки прошел через кожу. Вас немного развезло от спиртного и тепла, но вы так же честны друг с другом.

– Ну, просто обычно мы сталкиваемся где-нибудь или созваниваемся и сразу встречаемся. А в этот раз все так… официально.

Ты пожимаешь плечами:

– Просто хотел выделить время специально для тебя.

– Я это ценю, – говорит она. Хочет сделать глоток, но в стакане пусто. – Может, пойдем?

Утром она почему-то на тебя разозлилась. Ты догадывался, из-за чего, и стал просить прощения с таким видом, с каким в кино обезвреживают бомбы: зажмурив один глаз, быстро перерезав провод и надеясь на лучшее.

Она попросила тебя сделать пару ее портретов. Ты подвел ее к кирпичному бортику балкона и подождал, пока вы оба расслабитесь. Когда она доверила тебе свою уязвимость, у тебя затряслись руки и было сложно сфокусировать на ее лице объектив. Кадры напоминают схватку: двое сражаются со своими чувствами друг к другу. Мимика не лжет. Глаза расширяются, кожа вокруг рта натягивается, или твой любимый из всех, самый последний кадр, на котором ты настраивал объектив, наведя камеру в тот момент, когда она смотрела на тебя: не в объектив, а на тебя, и все притворство улетучилось, как паутинка по ветру.

После захода солнца вы шепотом открывали секреты и тайны под одинокой пустотой неба. Она спросила, с кем ты…

– Что за вопрос, – прервал ты.

– Не то чтобы я тебя не знаю, просто есть лакуны там и тут, которые нужно заполнить.

То же самое можешь сказать ты про нее. Но, возможно, именно в незнании рождается знание – благодаря интуитивному доверию, которое вы оба пытаетесь истолковать и осмыслить. Но оно просто есть.

Едешь с юга на север в метро, по главной ветке, выныривая, только чтобы снова нырнуть. Заходишь в паб, тебе говорят пройти вниз по ступеням, в похожий на бункер подвал.

– Что сегодня пьешь? – спрашиваешь ты.

– Мы пьем… ром с колой?

– Простой или двойной? – спрашивает девушка за барной стойкой.

– Двойной, – говорит она.

Девушка-бармен смотрит на нас, парочку хихикающих идиотов, и выглядит вполне довольной. Она щедро отмеряет шоты, почти через край, кивает нам, улыбается, как бы одобряя. Ты оглядываешь подвал и вспоминаешь, какая это радость – быть замеченным, увиденным.

– Схожу в туалет, пока они не начали, – говорит она.

Оставшись один, ты слышишь треск колонок. Твой друг Штефан поднимается на сцену, за ним – его музыканты. Он представляется, и теперь это совсем не тот парень, которого знаешь. Это определившийся человек, уверенный в своей честности. Его песни пронизаны ностальгией, то есть в них много скорби, тоски, светлой грусти: воспоминаний о прошлом, желания вернуться туда, даже если знаешь, что возвращение в воспоминание искажает, убивает его. Каждый раз, когда ты о чем-то вспоминаешь, память истончается, будто ты вспоминаешь воспоминание, а не само событие. Ничто не остается в целости и сохранности. Лишь твое желание, твоя жажда неизменны.