В опале честный иудей

Страх за жизнь и здоровье Александра Владимировича полностью владели мной в то время, сверхжелание (хотя понимала - тщетное) продлить ему жизнь во что бы то ни стало жило во мне неотступно, подавляя все другое, поэтому я не помню, отослал ли Александр Владимирович коммунисту, ленинцу-сталинцу Б.Н. Пастухову краткую благодарность. То был тогда единственный способ дать сдачи на предательский удар.

Я вам благодарен бесконечно, благодетель и радетель мой.

Вот на самом деле вы какой!

Что ж, ведь у меня, как и у вас, в запасе вечность...

Можно потерять годок-другой...

Не было в запасе у поэта даже таких коротких сроков. Он так и ушел в могилу с горьким сознанием без вины виноватого перед всеми теми, кого сумел однажды взволновать безмерно глубоко и перед кем был подло опорочен. Сборник издали тиражом в десять тысяч экземпляров. Но, к удивлению, его нигде не было в продаже. И я втайне радовалась тому, что его, даже в обезображенном виде, не пустили в продажу, а надеялась - сразу под нож резательной машины.

Что стало с рукописью, отданной в руки Пастухову? Она отправилась к рецензентам. Пожалуй, хлеще других отличился поэт Анатолий Жигулин. За пять месяцев до смерти автора «Бухенвальдского набата» он получил от собрата по перу весточку - рецензию разносного содержания. Отповедь этой бездари поэту Ал. Соболеву заканчивалась несколькими фразами, достойными украсить его навечно: «В стихах Соболева нет поэзии, значит, нет таланта... Книгу нельзя издавать. Надо вернуть ее автору». Не могу сдержать восхищения разумом и благородством А. Жигулина! Как он ревностно оберегает людей от стихов Ал. Соболева, как заботливо печется о воспитании у них вкуса к высокой поэзии!

Мне не хочется говорить о творчестве Жигулина по схеме: «Дурак! - Сам дурак!». Люди давно научились охлаждать излишний пыл простыми истинами: «Насильно мил не будешь», «О вкусах не спорят», «Каждому - свое» и т.д. Но как понять Жигулина, нанесшего удар, жестокий, осмысленный удар, инвалиду войны пожизненно, пораженному к тому же онкологическим заболеванием? Поднявшего руку на умирающего? Что это он так озлобился? Что помешало ему’ обуздать свои разбушевавшиеся эмоции?.. Наверно, на эти вопросы сумеют ответить те, кто знал Жигулина лично. И не по одному бесчеловечному выпаду.

ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ ЖИЗНИ.

СМЕРТЬ. ЗАВЕЩАНИЕ

Он оставался самим собой. «О нет, ни жалобы, ни стона не ждите от меня, враги». Не изменил борцовских качеств характера ни под напором недуга, ни под натиском озверевших врагов, почуявших близость победы над ненавистным, так крепко насолившим им поэтом... Каким оружием надлежало ему отстаивать, оберегать свое человеческое достоинство, обороняясь от изуверов, ощущая убывающие день за днем физические силы?

Ложь с произволом предо мной неодолимою стеной...

Их сам «святой» усатый бог в своем Кремле венчал...

Он в добродетельный наряд чету одеть сумел.

Иль пуля в лоб, иль в лагеря, кто усомниться смел...

И все-таки стихи, написанные Ал. Соболевым в последние месяцы жизни, не могу назвать иначе как поэтическим реквиемом. Он не ныл, не жаловался, но в каждом из этих волнующих стихотворений невольно слышалась печальная нота, прощание с жизнью, прощание с этим миром, который даже перед надвигающейся темнотой небытия он умел видеть прекрасным, приветливым, рождающим надежду... Посещали его в то грустное время воспоминания о самых счастливых днях прожитой жизни. То были воскресшие, засиявшие из прошлого дни начала большой любви.

.. .Март метет снежинками, землю порошит.

Голубыми льдинками горизонт прошит.

Звоном с переливами занялся рассвет.

А меня счастливее в целом мире нет.

Раненый, контуженый отставной солдат, я с моею суженой нищий, да богат...

Это часть стихотворения, которое начинается словами: «И поныне слышу я шепот нежных слов...» Он мысленно вернулся на тридцать девять лет назад. А потом написал вдруг стихотворение «Мой звездный час». Когда он был, звездный час поэта?

.. .Возможно, был он - этот час -один на всем веку, когда мальчишкой в первый раз я рифмовал строку...

А может быть, тогда,

.. .когда во всей красе прочел впервые опус свой на третьей полосе?..

...Бежали годы... Верно, вновь он просверкал сильней, когда на вечную любовь я повстречался с ней...

Потом, спустя много трудных лет,

.. .стихом ударил я в набат на весь на шар земной...

Вот тогда и был

...наш общий звездный час...

Так почему же черствый ком щемит в моей груди и слышу я: «Потом, потом, тот самый, самый, погоди, зажжется впереди... тот самый в вышине».

При мне иль не при мне?

И суждено было мне вторично пережить чувство сдавившего грудь страха. Первого декабря 1985 г. он, по обыкновению, поздравил меня с днем рождения стихами. Не стал читать сам. Положил их передо мной.

«С тобой мне ничего не страшно», - говорилось в первой строке... Опять это не его, не его слово, ощущение - страшно... Чего «страшно» или «не страшно»? Я, не вникая в смысл следующих строк, пробежала по ним глазами и... прочитала слова прощания:

...и даже смерть нас не разлучит; нас навсегда венчала жизнь.