В оркестре Аушвица

Наступила мертвая тишина. «Мы не будем продолжать, пока вы не умолкнете!»

Музыкантши переглядываются — они тоже ошеломлены. «Ну и женщина!»

Альма не видит причин торжествовать, хотя окружающим ее обращение с нацистками кажется героическим безрассудством. Альма полностью отдается делу, воскресные концерты важны для всех узниц, она не исключение. Музыка дает надежду и напоминает о прежней, «нормальной», жизни. Нет ничего важнее музыки — даже в Биркенау.

Со своими оркестрантками Альма не миндальничает: упадок духа, нервные припадки, моральная и физическая распущенность, небрежное исполнение — все, что может стать угрозой возводимому ею зданию, — немедленно пресекается. Фрау Кронер регулярно получает выговоры за то, что придремывает между номерами. Сильвия до сих пор смеется, вспоминая об этом.

Альма с энергией отчаяния, в одиночку, создает в Биркенау с его крематориями, газовыми камерами и колючей проволокой, воображаемый мир покоя и порядка. Заставляя оркестранток заниматься до изнеможения, она, возможно, надеялась хоть в малой степени оградить их от уродства окружающей жизни и жестокости лагерной вселенной. Альма требует предельного внимания и полного слияния с музыкой. Благодаря своему исключительному слуху она мгновенно различает фальшивые ноты и аккорды, взятые «приблизительно», и всегда наказывает провинившихся. Был случай, когда за фальшивую ноту Виолетте пришлось целую неделю вручную мыть пол в музыкальной комнате. Иветт, не попадавшую в такт во время исполнения «Мадам Баттерфляй» Пуччини, Альма отхлестала по лицу дирижерской палочкой. Она была так запугана, что Лили приходилось подавать ей знак, когда вступать.

Тебя, благоразумную Эльзу, тихую Эльзу, тоже несколько раз наказывали: внутренне ты противилась дирижерскому диктату и намеренно брала неверные ноты, чтобы позлить Альму. Вынужденная репетировать вечером, ты спокойно играла вместе с Зосей, вы улыбались и вздыхали, пощипывая струны скрипки. Да, Альма великолепна, способна впечатлить даже немцев, но какой же ведьмой она становится, чуть что не по ней!

Альма одержима идеей, что бороться с жестокостью внешнего мира можно единственным способом: отодвинув ее усилием воли в сторону и подчиняясь собственной железной дисциплине, основанной на иных ценностях. В оркестровом блоке царит и правит не нацистский порядок, а ее понимание чувства собственного достоинства и музыкальная гармония.

Вы скажете: «Какой неуместный пафос!» — но иногда это работает, особенно с Элен. Эти женщины расходятся во всем, но музыка — язык их общения. Общение с Альмой стократно обогащает Элен, помогает ей понять самую суть вальса: «Он должен быть стремителен, как рикошет пули».

Элен готова подчиняться Альме, что в редкие моменты позволяет ей отстраняться от реальности, прятаться в фантастических мирах, чьи образы навевает музыка, ощущать на лице ласку ветра, наслаждаться пением лесных птиц, прислушиваться к далекому галопу лошади… Иногда Элен говорит себе: «Скажи спасибо Альме…» — и жалеет не включающихся в «игру», ведь эти несчастные навсегда останутся в аду.

Элен не забывает главного правила — время от времени недовольная ходом репетиции Альма указывает пальцем на крематорий и говорит: «Вот что нас ждет, если не научимся играть без ошибок. Немцам не нужен посредственный оркестрик. Мы должны быть готовы хоть завтра дать концерт в Мэдисон-сквер-гарден!»

К себе Альма требовательна вдвойне. Закончив дневную репетицию с оркестром, она закрывается в закутке, где нацисты позволили ей работать при свете и открытом окне.

Альма неустанно повторяет сольные партии, работает над аранжировками пьес и отрывков, ища способ «замаскировать» инструментальную бедность и недостаток басов: Иветт поднаторела в игре на контрабасе, с появлением в ноябре Аниты есть кому исполнять виолончельные партии, но до настоящего симфонического оркестра им далеко.

Альме приходится тем более трудно, что лагерное начальство предоставляет в ее распоряжение в основном фортепианные партитуры. Иногда приходится попотеть, копаясь в памяти, иначе ассортимент не расширить. Появление в январе 1944-го Фани стало важной вехой в жизни оркестра — у этой женщины потрясающая память, и Альма может рассчитывать на ее помощь.

В репертуаре теперь сто пятьдесят разных названий: шлягеры, в том числе мелодии Петера Кройдера[65] и Сары Леандер, легкая музыка, венские вальсы, отрывки из оперетт Франца Легара, классические пьесы, Брамс, Вебер, Верди и даже отрывки «Симфонии Нового Мира» Дворжака, составляющие своеобразное попурри под названием «Дворжакиана». Всякий раз, играя с Альмой, музыкантши испытывают короткое, но упоительное чувство: они нарушают Порядок. «До чего же глупы нацисты!» Оркестр играет и короткие, но требующие виртуозности вещи, такие как «Чардаш» Монти, и «Цыганские напевы» испанского композитора Пабло де Сарасате, где Альме особенно удается соло.

Кошмар оркестра — военные марши, провожающие и встречающие весь «трудоспособный» контингент лагеря.