В ожидании Роберта Капы

В феврале французские власти решили предоставить журналистам разрешение на работу, что автоматически давало им право на вид на жительство. Герта подумала, что это единственная возможность узаконить свое положение. Она получила первую аккредитацию от «АБЦ Пресс Сервис» из Амстердама. На фотографии с удостоверения она веселая, в кожаной куртке, со слегка задранным подбородком, стриженая, со светлой челкой, косо падающей на лоб. И с гордой улыбкой. 4 февраля 1936 года. Этот документ давал гораздо больше, чем право на законное пребывание в стране. Это был ее репортерский паспорт. Герта начала писать свои первые заметки и продавать кое-какие фотографии, но не переставала думать за двоих: не зря же обещала быть импресарио. Им нужны были деньги. На одной политике не проживешь, так что они чередовали ее с другими темами, с маленькими рассказиками из парижской жизни этой беспечной весной, когда все уже вот-вот должно было начаться. Уличные ярмарки и пригороды особенно полюбились Эндре. Там он чувствовал себя как рыба в воде. Вот где кипела настоящая жизнь. В крошечных концертных залах и на площадках под открытым небом вроде театра «Кроше», где командовали два ловца талантов без особых признаков совести. Люди здесь выступали перед камерой и перед публикой одновременно. Были парочки, отплясывавшие до потери сознания в стиле Фреда Астера и Джинджер Роджерс. В «Кроше» приходили и молодые, амбициозные, готовые проглотить весь мир, и потрепанные жизнью ветераны кабаре, ищущие способ поправить свое бедственное положение. Эндре понимал их надежды и горести. После каждого выступления не знающие пощады зрители выражали одобрение аплодисментами, а осуждение – свистом, а он просто запечатлевал эмоции, как делал это всегда. Эндре знал, что ищет, и находил. В Париже и в Мадриде. В Нормандии и во Вьетнаме. На празднованиях Дня взятия Бастилии и в пригородах, на представлениях театра «Кроше». Он направлял объектив в глубины человеческих лиц. Его камера ловила и запечатлевала эмоции самых разных людей. Будь то измотанный старик, в мирное время с поникшей головой сходящий со сцены, или юная ополченка с половником, наливающая товарищам суп из котелка в самый разгар войны, – стратегия у Эндре всегда была одна. Снять так, как еще никто не снимал: вот пара, радостно приветствующая зрителей с танцевальных подмостков; вот двое детей, играющих в шарики на задворках разбомбленного дома. Черноглазая балерина, рисующая в воздухе огненный узор; двое старичков за чашкой чая в бомбоубежище на Ватерлоо-роуд во время немецкого авианалета в 1941 году. Разные стороны одной монеты. Жизнь человеческая.

В эти месяцы пришлось много и тяжело работать. С утра до ночи, до изнеможения. В гостиницу они возвращались без сил. Иногда даже засыпали, не успев раздеться, обнявшись, упав поперек застеленной кровати, она – прижавшись щекой к его животу, как дети, вернувшиеся домой из долгой поездки. Где-то зрела война, готовая ворваться в мир, как ворон, внезапно влетающий в открытое окно.

Слишком много накопилось долгов, пленка и реактивы стоили дорого, редакции газет расплачивались с опозданием. К тому же с ними был Корнель. После смерти отца младший брат Эндре приехал к ним в Париж. Это был тощий застенчивый семнадцатилетний парень с костлявыми плечами и лицом, похожим на беличью мордочку. Поначалу Корнель собирался изучать медицину, но кончилось дело тем, что он вместе со всеми принялся проявлять фотографии в гостиничном биде. Надо срочно добыть денег – день и ночь крутилось в голове у Герты. И однажды ее осенило. Идея была просто гениальная.

Они придумали персонаж, некоего Роберта Капу, американского фотографа, богатого, знаменитого и талантливого. Мечтателя Эндре заворожило это имя. Звучное. Короткое. Легко произносимое на любом языке. К тому же оно напоминало имя режиссера Фрэнка Капры, осыпанного «Оскарами» за фильм «Это случилось однажды ночью» с Клодетт Кольбер и Кларком Гейблом в главных ролях. Кинематографический, космополитичный псевдоним, не привязанный ни к какой определенной стране, ни к какой национальности, ни к какой религии. Идеальное имя для бродяги без родины.

Она тоже сменила образ. Я – Таро. Герда Таро. Те же гласные, что в имени Греты Гарбо, ее любимой актрисы. Столько же слогов. Та же музыка. Это имя могло быть испанским, шведским, балканским. Любым – только не еврейским.

Что ж это за мир, если даже имени сам себе выбрать не можешь, говорила она.

Это была игра и ничего больше, невинное плутовство, без злого умысла. Раздвоиться, преобразиться в другого человека, исполнить роль – совсем как в детстве, в Штутгарте, когда она, закрывшись в комнате, изображала актрису немого кино.