В ожидании Роберта Капы

– Это итальянский автомат «бреда», – сказал Тед. – Похоже, перекрестный огонь.

Канадец был молод, но отслужил свой срок в саперных войсках и знал, о чем говорит. Он мог определить, откуда стреляют, за несколько километров – по долготе эха. Тед машинально взглянул на часы. Пять вечера. Все опасались, что вражеские войска просочатся в тыл республиканцам и обстреляют их позиции и спереди, и сзади, взяв в клещи. Алькойское ополчение было вооружено только винтовками Маузера и легкими пулеметами.

Герда почувствовала укол под ложечкой. Внутри у нее все заледенело, сердце как будто остановилось. Это ощущение пришло прежде осознания, прежде, чем она успела взмолиться своему богу: Яхве, Гоб, Элохим, Громовержец… Чистый рефлекс, без участия воли, как бывает, когда инстинктивно заслоняешься руками от удара. Она замерла, озираясь, не зная, что предпринять. Бледная. Растерянная. Во рту пересохло, ладони похолодели. Первым порывом было бежать сломя голову к холму. Но Тед удержал девушку за плечи.

– Спокойно, – сказал он. – Через открытое поле мы идти не можем. Надо дождаться темноты и возвращаться кружным путем через поселок.

Герда сделала несколько шагов в сторону скал. Ее мутило. Почувствовав, как скрутило желудок, девушка уперлась ладонями в камень, наклонилась, и весь ее обед вырвался наружу.

Очереди становились все реже. Ожидание. Тишина, какая бывает после боя. Темное небо. Черный силуэт горной цепи. Она увидела первую падающую звезду, лежа в траве на спине, как в детстве, и успокоилась. Мир вокруг застыл, Герда словно оказалась среди театральных декораций. Тед тихо сидел рядом. Молчаливый ангел-хранитель.

В лагерь они вернулись поздно ночью, и метров за двести Герда услышала Капу, правда, голос у него был какой-то тусклый, безжизненный, словно говорил потухший вулкан. Слов было не разобрать, но похоже, Капа ругался с кем-то.

– Ты фотографию хотел? Так получи свою сраную фотографию, – бросил скорее гневно, чем презрительно командир бригады, как раз в тот момент, когда Герда, Тед и остальные вышли на площадку посреди лагеря. Это был здоровяк с мускулистыми руками и почерневшей от загара кожей. Он смотрел на Капу, не сводя глаз, то ли пытаясь запомнить навеки каждую черточку его лица, то ли едва сдерживаясь, чтобы не съездить по нему кулаком.

Капа избегал его взгляда, потирал затылок – растерянный, как оглушенный боксер, не слышащий гонга, последние силы тратящий на то, чтобы сохранить достоинство. Без сомнения, он напился. Капа еле держался на ногах, а такого угрюмо-подавленного взгляда Герда никогда у него не видела.

Казалось, он перешел некую черту, из-за которой не возвращаются. Расстегнутая рубаха, не заправленная в брюки, волосы всклокочены. Капа не был таким, даже когда умер его отец.

– Что все-таки случилось? – поинтересовалась Герда.

– Вот его и спрашивай, – ответил комбриг.

XVI

Ополченец бежит по стерне вниз с холма. Рукава белой рубахи засучены выше локтя, пилотка съехала на затылок, в руке винтовка и три патронные сумки алкойской кожи на портупее. Пять часов вечера. Фигура бойца отбрасывает длинную тень назад. Одна нога слегка приподнята над землей. Грудь вперед, руки раскинуты крестом. Распятый Христос. Щелк.

Позднее, в красном мареве лаборатории в Париже лицо солдата всплыло со дна ванночки с проявителем. Густые брови, большие уши, высокий лоб, подбородок, выставленный вперед. Неизвестный ополченец.

Фотография была опубликована журналом «Вю» в специальном сентябрьском номере, посвященном гражданской войне в Испании, а на следующий год она же появилась в «Регаре», в «Пари суар» и в журнале «Лайф» с подписью, в которой объяснялось, как Роберт Капа поймал в кадр испанского солдата в тот самый момент, как пуля попала ему в голову на поле боя под Кордовой. Своим душераздирающим совершенством снимок поразил весь мир. Сотни потрясенных читателей слали письма в редакции. Ни европейские, ни американские обыватели никогда не видели ничего подобного.

«Смерть солдата-республиканца» вместила в себя весь ужас «Расстрела повстанцев» Гойи, все ожесточение, вылившееся позднее в «Гернику» Пикассо, всю ту загадочную силу, овладевающую душой, заставляющую людей идти в бой, зная, за что они сражаются. Ужас, печаль, бесконечное одиночество, разбитые мечты. Сама смерть, запечатленная в пустынных испанских полях. Сила этого снимка заключалась не столько в том, что было на нем изображено, сколько в том, что стояло за изображением. Это и превратило «Смерть солдата-республиканца» в символ.