В ожидании Роберта Капы

К вечеру прибыла большая группа фоторепортеров, журналистов, кинооператоров хроники и правительственных чиновников. Все, собравшись в ближайшей оливковой роще, ждали подрыва западной стены Алькасара. В полседьмого раздался оглушительный взрыв. Пять тонн динамита. Солнце затянуло черным дымом, стемнело, как при затмении. Через несколько минут крепость начала извергаться, словно вулкан, но ее защитники сгруппировались с той стороны пролома и сумели отразить штурм. Женщины и дети стояли, прижавшись к стене из голого камня. Среди них был новорожденный Реституто Валеро, сын лейтенанта-националиста. Дитя Алькасара. Пройдут годы, годы борьбы, тюрем и смертей, и этот мальчик, ставший уже молодым капитаном штаба воздушно-десантной бригады, рискнет жизнью и карьерой вместе с еще девятью своими товарищами, выступив на защиту демократии против диктатуры того самого генерала Франко, который вынес его в пеленках из Алькасара. Парадоксы многогранны, и сквозь некоторые грани порой проступает живая плоть. Но тогда отчаянный плач ребенка среди выстрелов и взрывов заставлял содрогаться сердца ополченцев, намеревавшихся взять крепость во что бы то ни стало. Каждый раз, как республиканцы пытались ворваться в пролом, их отбрасывали прочь мятежники. Герда и Капа видели, как ополченцы взбирались по крутому склону и тут же падали, сраженные пулями. Раненых, истекающих кровью, относили на носилках в оливковую рощу. Там они и оставались лежать, глядя в небо. Герда опустилась на колени в кювете, навела на резкость. Мертвый боец был белокурым красавцем с родинкой на лбу. Где-то его наверняка ждут, возможно, жена, дети – испанцы женятся рано, – такие же светловолосые симпатяги зовут его папой, не зная, что от него осталось одно неподвижное тело под серебристыми оливами, где-то на полпути неизвестно куда на старом шоссе из Толедо в Мадрид. Развязав платок на шее убитого, Герда отогнала им мух с его лица.

Ей не нравилось фокусировать объектив на неподвижных предметах, от этого становилось как-то не по себе. Но лучше уж смотреть на трупы через видоискатель, чем просто так. Все-таки легче. Стоя на коленях, Герда чувствовала, как трава щекочет лодыжки. «Мертвые – самые одинокие люди», – подумала она, рассчитывая глубину резкости. Так оно и было. Герда вспомнила книгу Иова: «…Но когда вырвут его с места его, оно откажется от него: “Я не видало тебя!” Вот радость пути его! а из земли вырастают другие». Подумала – может, прикоснуться к нему, закрыть ему глаза? И не сделала этого.

Несколько дней спустя армия Франко вошла в Толедо, выручив осажденных в Алькасаре и освободив себе прямой путь к Мадриду. Республиканцы были совершенно деморализованы.

К тому времени Герда и Капа присоединились к 12-й интернациональной бригаде, сформированной из немецких и польских коммунистов Тельмановской сотни, с которыми они уже встречались в Лесиньене на Арагонском фронте. Батальоном командовал писатель Мате Залка, статный венгр в кожаной куртке, большой стратег, упрямец и любитель грубых и ядовитых шуток, более известный под псевдонимом «генерал Лукач». Бригада должна была выйти к реке Мансанарес и соединиться там с другими частями, также направлявшимися к Мадриду, чтобы защитить его от атак генерала Франко.

Чего оба не ожидали, так это встретить Чима. Все трое выехали из Парижа одновременно, но поляк отправился своей дорогой. Ему нравилось охотиться в одиночку. Чим сидел на камне, осматривая свою аппаратуру с сосредоточенным лицом ученого талмудиста, когда вдруг увидел друзей, идущих вдали по дороге. Поправил указательным пальцем очки на переносице, будто хотел настроить взгляд. Он тоже не рассчитывал встретить их здесь.

Бывают объятия, которые стоят тысячи слов. Крепкий хлопок ладонью по спине вмещает все, о чем не стоит долго разглагольствовать. Достаточно крепко, по-мужски стиснуть друга. Так обнялись Капа и Чим. А Герда повисла у приятеля на шее, целуя его в лоб, в глаза и не переставая твердить его имя. Чим встретил любовный шквал слегка смущаясь и пошучивая, будто досадуя на все эти телячьи нежности.

– Ну хватит, хватит, хватит уже… – повторял он, отстраняясь с робостью еврея-затворника. Но в глубине души был счастлив.

Это был момент высшей полноты чувств, какие иногда случаются посреди войны. Двое мужчин и женщина, идущие по тропинке между деревьями с камерами через плечо, вечерний свет, сигарета… Часовой механизм, отсчитывающий время до смерти каждого, уже был запущен, и, возможно, они знали об этом.