В ожидании Роберта Капы

Капа был в Мадриде с ноября. На волне успеха предыдущих снимков, особенно «Смерти солдата-республиканца», он получил новое задание. Все французские издатели уже давно поняли, что знаменитый Роберт Капа – не кто иной, как венгр Эндре Фридман, но фотографии его стали неизмеримо лучше, и он так рисковал, чтобы их сделать, что все приняли эту игру. И согласились платить столько, сколько он требовал. Псевдоним окончательно поглотил оборванца-мальчишку из рабочего района Пешта. Теперь он был Капой, Робертом, Бобби, Бобом… Нужда в маскараде отпала, журналистский мир принял его, а он, со своей стороны, вжился в роль, сросся со своим персонажем и не выходил из образа, чего бы это ни стоило. Капа верил в себя и в свою работу, как никогда раньше. Полагая, что его снимки могут подвигнуть западные державы поддержать республиканское правительство, он отказался от пресловутой журналистской беспристрастности и с головой нырнул в войну, которой суждено было разбить ему жизнь.

В письмах он рассказывал Герде, как мадридцы рискуют головой, выходя против танков, бросая под них динамитные шашки и бутылки с бензином, которые поджигают сигаретами, потому что спичек не хватает. На огонь новейших немецких автоматов приходилось отвечать старыми маузерами. Давид против Голиафа. Сдача города казалась неизбежной, однако Мадрид отбивал атаки с отвагой, приобретавшей мифические черты в репортажах «Регара», «Вю», «Цюрихер иллюстрирте», «Лайф», британского еженедельника «Уикли иллюстрейтед» и ведущих газет мира с тиражами в сотни тысяч экземпляров. Испанская война стала первым вооруженным конфликтом, информация о котором распространялась по всему миру ежедневно. «Без иллюстрации борьба будет не только забыта, но и проиграна», – писал Капа Герде 18 ноября, в тот самый день, когда Гитлер и Муссолини признали Франко главой государства.

Она им, разумеется, гордилась. В конце концов, именно ей принадлежала честь изобретения Роберта Капы. Однако Герду не могло не коробить то, что лучшие ее снимки, сделанные в Испании, опубликованы без ее подписи, приписаны ему. Может, она напрасно пошла на это? Или пора пересмотреть их творческий союз и начать работать на равных? «Капа & Таро» – неплохой получился бы фирменный знак.

Но война – территория мужчин. Женщины там не котируются.

«Я ничто и никто», – сказал он ей, помнится, однажды на берегу Сены, когда его первый репортаж из Саара опубликовали без подписи. Герде казалось, с тех пор прошло тысяча лет и теперь в ничто обратилась она. Перестала существовать. Иногда, стоя перед зеркалом в ванной, она в замешательстве разглядывала новые морщинки на лице, словно боясь, что время, жизнь или она сама в конце концов разрушат все, что осталось от ее надежд. Превратят Герду в женщину-невидимку.

– Что с тобой? – спросил он через несколько часов после той воздушной тревоги в номере «Флориды», уже на рассвете. Герда вдруг резко села в кровати. Она проснулась в поту, мокрые взлохмаченные волосы прилипли ко лбу, сердце колотилось как бешеное.

– Кошмар приснился, – выдавила она, наконец отдышавшись.

– Черт побери, Герда, ты как из преисподней выскочила.

Она будто стала лет на десять старше: лицо заострилось, под глазами темные круги, старушечий взгляд.

– Тебе принести воды?

– Да.

Она не знала, из какой приснившейся преисподней только что спаслась, но ясно, что из темной и глубокой. Никак не удавалось прийти в себя. Капа принес стакан воды, но Герда не могла удержать его. Руки тряслись, как будто она вдруг лишилась той каменной стены, которая защищала ее, – любви. Капа заботливо поднес стакан к ее губам, но вода пролилась на подбородок, намочила рубаху и даже простыню. Если все, чему она научилась, нигде не запечатлено, зачем она вообще жила? Герда рухнула обратно в постель, но не смогла заснуть, смотрела, как утренний свет понемногу просачивается сквозь жалюзи, как светлеет потолок, и думала, что смерть, должно быть, такая же черная, как этот кошмар, приведший ее на границу не-существования.

Его письма с фронта вызывали у Герды противоречивые чувства. Капа подробно рассказывал о боях в Каса-де-Кампо и в Университетском городке. Она боялась за его жизнь, но в то же время отчаянно завидовала, читая описания его приключений. Как все это было ей знакомо – стенка траншеи, к которой прижимаешься спиной, проклиная по-арамейски сук-фашистов и их мерзких матерей, леденящая тишина после обстрела, ни на что не похожая тишина, острый запах земли, физическое ощущение того, что нет ни прошлого, ни будущего, одно «сейчас».

А потом, в двухстах метрах от линии фронта, в барах на Гран-виа – потрясающий кофе со сливками, в высоких узких стаканах. Десерт после боя. Сама того не подозревая, Герда уже была заражена вирусом войны.