В ожидании Роберта Капы

Она не переставала напевать песни, выученные в Испании. «Мадрид, ты не боишься, Мадрид, ты не боишься, Мадрид, ты не боишься, ах, мама, мама, бомб и снарядов, бомб и снарядов…» Она пела это в ванной, на кухне, готовя еду, выглядывая в окно, и Париж казался ей маленьким, потому что единственный мир, в котором стоило жить, начинался по ту сторону Пиренеев. Наконец нашлась твердая земля, не уходившая у нее из-под ног. Другие гордо именовали себя испанцами, получив от Испании куда меньше.

Руфь хорошо знала подругу и понимала, что Герда не из тех, кто терпеливо, как Пенелопа, ждет возвращения любимого, ткет и распускает ковер воспоминаний. Она выслушивала Герду смиренно, как мать или старшая сестра, – брови чуть приподняты, волосы уложены волной надо лбом, халат запахнут на груди, – прерывая, лишь чтобы дать совет, обреченный влететь в одно ухо и вылететь из другого. Наблюдая за тем, как Герда курит с, казалось бы, рассеянной улыбкой, Руфь понимала, что решение уже принято. Наймет ли ее «Альянс Фото» или нет, с удостоверением репортера или без него – она все равно уедет в Испанию.

В этом была вся Герда. Прыгнуть в первый же поезд, решить мгновенно. Быть или не быть. Черное или белое. Выбирай!

– Нет, Руфь, – возразила она, когда подруга высказала свои мысли вслух. – На самом деле выбора у меня никогда не было. Я не выбирала того, что случилось в Лейпциге, я не выбирала Париж, я не выбирала, уехать ли или остаться с семьей, я не выбирала разлуку с братьями, я не выбирала, в кого влюбиться. Я даже профессию не выбирала. Фотография сама меня настигла, а я уж как могла, так и действовала в сложившихся обстоятельствах. – Она встала и теперь играла с янтарной бусиной, перекидывая ее с одной ладони на другую. – Сценарий мне писали другие. У меня такое впечатление, что я вечно живу в чьей-то тени, сначала в тени Георгия, теперь – Боба… Настало время самой решать свою судьбу. Не хочу быть ничьей собственностью. Возможно, я не такой хороший репортер, как он, но у меня своя манера, и, когда я навожу на резкость, прикидываю расстояние, нажимаю на спуск, я знаю, что на снимке будет то, что вижу я, и больше никто на свете, ни он, ни Чим, ни Фред Штейн, ни Анри, никто другой не сможет снять того, что вижу я, и снять это по-моему.

– Ты как будто немного обижена на него.

Герда сунула кулаки в карманы брюк и смущенно пожала плечами. Она и вправду почувствовала, будто ее предали, не увидев своего имени под фотографиями. Успех Капы отодвинул ее на второй план. Но описать чувство, охватившее ее в последние недели, было нелегко. Чем сильнее разгоралась любовь Герды, тем больше она отдалялась от любимого. Ей требовалось свободное пространство, и Капа должен был его уступить. Герда понимала, что не сможет уважать себя, пока не добьется профессиональной независимости. Но как можно любить и одновременно бороться с тем, кого любишь?

– Я не обижена, – сказала она. – Просто устала немного.

Сколько бы Герда ни отрекалась от своей веры, она все равно оставалась еврейкой. Было в ее отношении к жизни нечто, что роднило ее с предками. Герду воспитывали на ветхозаветных преданиях. Авраам, Исаак, Сара, Иаков… Традиции семьи, рода были для нее святы, и ей претила мысль о том, чтобы умереть безымянной.

XIX

Никогда она не видела таких битком набитых кафе. Даже в Париже. Пришлось стоять в очереди, ждать, когда освободится место. Трамваи тоже были забиты до отказа. С тех пор как правительство Республики переехало в Валенсию, многие журналисты эвакуировались туда же вместе с гражданским населением, бежавшим из Мадрида от бомбардировок. Шоссе, ведущее к порту Контрерас, охраняли бойцы колонны дель Росаля. Черноглазые, с крестьянской походкой, с бакенбардами, в ярких шейных платках, с пистолетами на поясе. Истинные анархисты. Храбрейшие из испанцев. Они помогали женщинам с детьми, таскали по двое ребятишек на плечах, но к мужчинам, оставившим баррикады, были безжалостны. Смотрели на них с яростью, как неукротимые быки на трусливых овец. Не взгляды, а молнии. Не прощали им, что те оставили столицу на произвол судьбы. Многих заставляли вернуться назад. Но малышам, голодным и больным, бредущим в ночи со своими узелками, они улыбались, показывая на далекие городские огни:

– Не дрейфь, пацан. Там тебе дадут риса вдоволь.

Сверкающая Валенсия, глядящаяся в море. Мечта.

Герда только что пришла. Она оглядывалась, не находя свободного столика. Кафе «Айдиал Рум», чьи огромные окна выходили на улицу Ла-Пас, было излюбленным местом встреч военных корреспондентов. Здесь всегда было полно журналистов, дипломатов, писателей, шпионов и интер-бригадовцев изо всех уголков мира. Они толклись под вентиляторами в своих кожаных куртках, дымя легкими сигаретами и распевая песни на разных языках.

Удивленный ропот пробежал над столиками «Айдиал Рум», когда в зале объявилась женщина без спутника. На голове – берет, на поясе – маузер.

– Герда, ты-то что здесь делаешь? – обратился к ней по-немецки какой-то тип, вскочивший со стула в глубине зала.