В ожидании Роберта Капы

РАСПЯТАЯ СТОЛИЦА. «Регар» анонсировал на первой полосе фоторепортаж Капы. Герда накинула на плечи теплый шерстяной жакет и присела рядом с Руфью на диван в их квартире. Они снова были вдвоем, как в старые дни. За окном стоял пасмурный день, легкая печальная дымка, какая временами бывает в Париже, парила над крышами. Подруга была как надежная пристань, куда все возвращаются после сражений. Капа, Чим, она… Руфь Церф выслушивала всех самозабвенно, с поистине материнской заботой, глядя в глаза, наморщив лоб – с таким лицом женщины морозным утром укутывают детей, застегивают на все пуговицы пальтишки, завязывают потуже шарфы. Журнал, открытый на фотографии последствий бомбардировки, лежал на столике рядом с подносом, на котором стояли две чашки чая и блюдечко с бретонскими галетами. Герда смотрела на лица этих женщин из рабочего района Вальекас, снятых буквально через минуту после того, как они вернулись домой и обнаружили, что их квартиры горят, а соседи погребены под руинами. Идущая в гору улочка с облезлыми деревьями, двое ополченцев с одной винтовкой, ждущие удобного момента, чтобы выстрелить во врага. Молодая мать с тремя малышами на платформе метро, переделанного в бомбоубежище. Шоссе, за которым раскинулись серые поля с горящими хлевами. Бойцы интербригады, с ранцами за плечами, идут строем, опустив головы и глядя на следы, которые они оставляют на мокрой земле, сосредоточенные, как перед битвой. Крупный план: ополченка, почти подросток, целится из маузера, прячась за баррикадой в здании медицинского факультета. Герда рассматривала кадр за кадром и мысленно возвращалась в Мадрид, снова и снова ныряла в колодец воспоминаний, от которого не могла оторваться с самого возвращения. После всего, что она пережила в Испании, парижская жизнь казалась невыносимо скучной.

Она хлебнула чаю, и тоска обожгла губы. Герде не хватало Испании. Вспомнилась Гран-виа в последние дни сентября перед обратной дорогой, дождь из снарядов с утра до вечера и с вечера до утра, небо в перекрещивающихся лучах прожекторов, крыши Австрийского Мадрида, здание Телефонной компании, где находился правительственный пресс-центр и откуда ей приходилось, согнувшись в три погибели, передавать информацию по телефону, пока над головой проносились снаряды, улица Алькала, огромные окна Центра изящных искусств. Синие линии, геометрический рисунок на потолке гостиничного номера, куда ее сейчас увлекала память.

– Нам надо спуститься в убежище, – сказала Герда, услышав гул моторов, а следом сухой треск зенитных орудий, в тот день, когда фашисты предприняли вторую жестокую бомбардировку города.

Репортеры жили в отеле «Флорида». Они только что вернулись из Каса-де-Кампо, парка на западе столицы, где республиканцы окапывались и строили баррикады из матрасов, дверей и даже из чемоданов, добытых из камеры хранения Северного вокзала. Кадры получились хорошие. Прижав к глазу ткацкую лупу, Капа просматривал негативы на свету, помечая лучшие крестиком. Стоя у притолоки двери и глядя на него, Герда вдруг почувствовала нестерпимую нежность. Капа казался одновременно и мальчишкой, играющим с любимой игрушкой, и взрослым серьезным мужчиной, полностью поглощенным чрезвычайно тяжелым, таинственным и важным делом, ради которого готов рискнуть жизнью.

Когда он обернулся, она застала его врасплох поцелуем. На несколько секунд Капа замер с распахнутыми руками, скорее от удивления, чем от нерешительности, прежде чем подтолкнуть Герду к кровати, одновременно расстегивая ремень, и она животом почувствовала давление его напряженного члена. Она обхватила его ногами, она целовала его шею, его шершавый небритый подбородок, горький и мужественный на вкус.

– Нам надо бы спуститься, – неуверенно пробормотала Герда, а сирены тем временем выли снаружи, а он проникал все глубже, не сводя с нее серьезного взгляда, как будто хотел запечатлеть ее в камере-обскуре своей памяти – слегка наморщенный лоб, жадный полуоткрытый рот, голова покачивается туда-сюда, как всегда, когда она вот-вот кончит. И тогда, держа ее за бедра, он вошел на всю глубину, неторопливо пронзая ее и ощущая долгое и мощное извержение, и в конце застонал, как и она, и уронил голову ей на плечо. Синие лучи прожекторов кружили по потолку. Это Герда научила его такому громкому выражению чувств. Ей нравилось слушать, как он от наслаждения рычит почти по-звериному, но Капа упрямо не желал давать себе воли, то ли стесняясь, то ли не желая поступаться мужской гордостью. Никогда не кричал он в оргазме так громко, как в тот день, под оглушительный рев пролетавших над самыми крышами самолетов и лай зенитных орудий, отдававшийся эхом от стен. Какое-то время они лежали молча в синеватом мареве, среди кружащих по потолку теней, Герда гладила его по спине, Мадрид переводил дух после очередного налета, а Капа смотрел на нее, как будто с другого берега, своими красивыми цыганскими глазами.

Герда поставила чашку на поднос, взгляд у нее был все еще затуманенный.

– Я опять поеду в Испанию, – сказала она Руфи.