В ожидании счастливой встречи

По дороге к Ульяне Кузьма завернул в лавку, взял два фунта конфет, бутылку вишневой под сургучом. Наливку продавец упаковал в розовую хрустящую бумагу, а на сдачу выложил на прилавок коробку серянок.

Порог Ульяниного дома Кузьма переступил с тревогой. И как он ни подбадривал себя, а тревогу унять не мог. Может быть, поэтому так нарочито небрежны и замедленны были его движения, что со стороны выглядели развязностью.

Он не спеша обил о ступеньку крыльца снег с валенок, прошел через прихожую и открыл дверь в залу. Харитон Алексеевич вырос перед ним неожиданно, но не посмотрел на него. А так, в пространство, заругался:

— Опять калитку оставили, полоротые. Унесут последний сундучишко. Народ пошел — только и высматривает, где что плохо лежит.

Кузьма было оробел, но пересилил себя.

— Да благословит бог этот дом, — сказал Кузьма, как учила нянька Клаша. Сказал побойчее и в то же время с уважением.

— Бог-то бог, а вот порог, — подхватил Харитон Алексеевич и отвернулся от Кузьмы.

У Кузьмы словно кто вымел из головы все слова. А ведь твердил их всю дорогу. Кузьма растерянно заоглядывался: «Ну, ровно как Афоня. Тот, когда слижет с крынок сметану, так же виноватится», — у Кузьмы мелькнуло не к месту.

— Я до вас по важному делу, — поклонился Кузьма спине.

— На помол крупчатки? — повернул мельник красное, как кирпич, лицо.

Кузьме показалось, оно пыхнуло жаром. И Харитон Алексеевич опять отвернулся к окну, давая понять, что дальше говорить, собственно, не о чем. Любовался ли Харитон Алексеевич молчаливыми, в серебряном инее, деревьями в саду или злобу копил — по спине определить было трудно, но Кузьме спина мельника показалась ощетинившейся. Кузьма топтался у дверей. Харитон Алексеевич застыл у окна, а когда обернулся, то выразил на лице великое удивление. Стоит Кузьма, мнет шапку и, как видно, не собирается уходить.

— Ну! — рыкнул Харитон Алексеевич.

— Я снова прошу руки вашей дочери, Ульяны, — в пол сказал Кузьма.

— А ты подумал?

Кузьма только сейчас заметил, что стоит на мягком узорчатом ковре. Он непроизвольно попятился.

— Ежели уж вы, папаша, сомневаетесь в чем-то, нам ведь от вас ничего не надо, — заговорил с жаром Кузьма. — Мы только и просим отцовского благословения…

— Да какой я тебе папаша?! Папаша! Тоже нашелся сынок, — грохотало по всему дому. — Видали, люди добрые, — папаша! — колыхалось и тряслось жирное тело Харитона Алексеевича.

И уже в дверях Кузьма услышал:

— Еще раз явишься — собак натравлю.

«Вот это называется посватался, — казнил себя Кузьма дорогой. — Ведь знал, что так будет, а послушал няню Клашу…»

В этот же день вечером, уже потемну, Кузьма привел к себе на двор пару добрых коней. Сани, загруженные домашним скарбом, съестными припасами, сеном, овсом, стояли под навесом, подняв оглобли, и только ждали приказа.

Кузьма провел коней в конюшню, поставил и, не зажигая фонаря, задал им сена. Арине добавил овса и вошел в дом. Как видно, Кузьму ждали, не тушили лампу, не ложились спать. В лампе был до отказа убавлен фитиль, и кружок света высвечивал потолок, стол, а вся изба тонула в мягком полумраке.

— Сегодня ночью вы уходите за Урал-камень, — сообщил Кузьма и провел рукой по столу.

Нянька Клаша хотела расспросить Кузьму про сватовство, да, приглядевшись, промолчала.

Кузьма погрел о самовар руки, достал из карманов бумаги, деньги, разложил на столе.

— Вот пачпорта, деньги — спрячь, няня Клаша. Я вас провожу, вернусь за Ульяной. Мы догоним вас. — Кузьма сел на лавку. В тишине было слышно, как потрескивал фитиль в семилинейке.

— Мы согласны, братка, хоть счас ехать, — буднично сказал Аверьян. — Возы уложены честь честью, вроде ничего не забыли, что может пригодиться в дороге.

Кузьма согласно покивал и похвалил себя, что доверился братьям. Совсем взрослый стал Аверьян и рассуждает, как дед.

— Поезжайте, братья, с богом, не теряйте времени. Решили, чего уж тут ждать.

— А я тут присмотрю. Дом догляда требует. — Голос у няньки Клаши оборвался, и она, как щенок, чуть слышно заскулила.

— Кормилица ты наша, да разве мы тебя бросим, — ласково обнял няньку Кузьма. — Да никуда мы тебя не денем. И никакая нас погоня не настигнет. Только не сказывайте, откуда мы и куда.

— А как спрашивать станут? — сквозь слезы спросила няня Клаша. — Тогда как?

— Переселенцы, скажи.

Няня Клаша успокоилась и подала на стол чугун с кашей и крынку топленого молока.

После ужина Кузьма с братьями еще раз проверили, все ли взяли в дорогу: инструмент, веревки, топоры, пилы, рубанки, фуганки.

— А вот зачем подушки, половики, кули с картошкой, бочки с капустой? — Кузьма посмотрел на няню Клашу.

— Как зачем? — удивилась няня Клаша. — В дороге все пойдет, ну и что, что замерзнет картошка? Сколько надо в кипяток опусти — и как свежая. Жаль, корову продали, а то бы подоил и развел картошку — куда с добром…

— Ладно, няня Клаша, лошади хорошие, потянут.

— Дом бы продать, — было завела няня Клаша, — жалко, гнить будет. Опять, как придется вертаться, — спохватилась нянька, — свой угол.