В ожидании счастливой встречи

— Смотри, Кузьма, деньгами додам, — не отставал отец Ванифатий.

— Не могу, батюшка, память. И твои кони лихие.

— Перечить? — тряхнул гривой рассерженный отец Ванифатий. — А если спросить тебя, Кузьма, по какому такому делу ты тут промышляешь? Сказывай?

Кузьма поспешно перекрестился, поцеловал крест, поп подставил руку.

— Так куда путь держишь?

— Не закудыкивай, батюшка Ванифатий, — фарта не будет… в ночь думаю вернуться…

— У тебя что, кобыла-то двужильная?

— Так точно! — отрапортовал Кузьма.

— Какой прыткий. Погляжу, погляжу, — отдуваясь, поднялся поп.

— Голову не расшибите о косяк, — предостерег Кузьма. И батюшка животом вывалился наружу.

А Кузьма подумал: раз пообещал доглядеть — следить приставит…

Кузьма дал отдых кобыле, накормил, вычистил, сторговал у хозяина мешок овса и, только начало смеркаться, выехал за село по направлению к дому.

На развилке в рваной шубейке топтался мужичишка. «Ну так и есть, — догадался Кузьма, — соглядатай батюшкин».

Мужик замахал руками. Кузьма остановился.

— Далече? Не подвезешь? — заглядывая в кошеву, попросился он.

— Садись, да поживее, — поторопил Кузьма. — Есть мне время с тобой…

— Боюсь скорой езды, — отмахнулся мужик и сошел с перекрестка.

Отъехав с полверсты, Кузьма огляделся. На дороге никого не было. Кузьма развернул коня, объехал село и посмотрел на выезде с другой стороны, нет ли «попутчика». Глухими переулками подъехал он к дому, где ждала его Ульяна.

— Оставаться нам тут ни минуты не следует, — бережно усаживая в кошеву и укрывая тулупом Ульяну, пояснил Кузьма.

— Отец Ванифатий, — встревожилась Ульяна, — у этого проныры на затылке глаза.

— Не должно бы, — успокаивал Кузьма Ульяну. — Теперь кого ему караулить, раз я домой уехал.

— Ой, Кузя, ты бы знал, как я перепугалась, я и сейчас вся дрожу.

— Теперь нас ни одна рука не достанет. За ночь проскочим Еловку, Зуево, к утру, бог даст, — Березово. У меня там надежные люди. Это последняя обжитая наша пристань. Отдохнем. Одеть ведь тебя надо, не будешь ведь в шубе да в тулупе все время ходить. А в ночь нагоним и няньку с братьями.

— Боюсь я, Кузя, а ну как отец по этой дороге кинется.

— Теперь я тебя никому не отдам!

Ульяна прижалась к Кузьме, а он, полуобняв ее, тронул коня. И все ему было нипочем, все было ему подвластно.

— В Сибирь по Владимирке гонят, а мы по доброй воле летим…

— А я сегодня во сне полезла в сундук за подвенечным платьем и крышкой отшибла палец, Кузьма.

— Который?

Кузьма взял ее руку в свою.

— У сороки боли, и вороны боли…

И ничего на свете Ульяне больше и не надо. Не надо, и все.

Свой обоз Кузьма с Ульяной нагнали уже в другой губернии. Кони не торопясь трусили рысцой по безлюдной, без конца и края дороге. На возах, как горшки, торчали три головы. Как видно, и на возу заметили Кузьму, остановились, пососкакивали с саней, замахали руками.

— Все сердце изболело, — попеняла Кузьме няня Клаша, а Ульяне так обрадовалась, что не отпускала от себя. И какой трогательный и глубокий был смысл в этой нечаянной, печальной и задушевной встрече.

Няне Клаше нездоровилось, но она перемогалась, стараясь не показывать виду, чтобы не стать обузой и не задержать всех. Ей все мерещилась погоня.

Первую тысячу верст Кузьма вел свой обоз осторожно, осмотрительно. Но чем дальше Московский тракт втягивался на Восток, в Сибирь, тем больше глазам и душе открывались величественные просторы, поражали своим радушием люди. И легенды о дикости, вероломстве, ушкуйниках и разбойниках таяли как свечи. Кондовые, пахнувшие сосной деревни и села обычно располагались на самых видных местах у рек, и глядеть на них было одно удовольствие. Выбирали самую красивую избу, просились на постой. Отказа не видели, и кров, и стол. Не раз Кузьме хотелось осесть в одной из этих крепких деревень, но какая-то сила толкала и гнала все дальше и дальше. Только однажды в дороге Кузьма почувствовал себя в опасности. Мела поземка, и лошади устало тянули свои возы. Здесь, на дороге, их и обложили волки. Куда ни глянешь — зеленые огоньки мельтешат. Кони храпели и били ногами оглобли.

Аверьян с топором в руках сидел на возу, заслонив собой брата. Кольцо волков все сжималось, а лошади укорачивали и укорачивали шаг. Кузьма лихорадочно соображал, что делать. Пустить Арину с Ульяной, нянькой и Афоней вперед, а самому с Аверьяном попробовать отбиться от стаи? Кобыла уйдет от волка, а ну как споткнется или еще какая беда — не простишь себе.

Что же делать? А если, скажем, благополучно уйдет кобыла, а волки нас задерут — не выживут женщины. И так плохо, и так нехорошо.

Кузьма достал из-под сиденья берданку и вложил в нее патрон. В морозной ночи угрожающе проклацали зубы. Казалось, звери совсем рядом, протяни в темноту руку — и наткнешься на волчьи клыки.

Кузьма вскинул берданку, но тут же опомнился: а вдруг от выстрела кони рванут и кто-нибудь с воза свалится. Кузьма привстал в кошеве и крикнул:

— Аверка, держись! Все держитесь. Деревню вижу, огни.

Полустанок из трех дворов стоял под горой, до него было не меньше трех верст, и, конечно, никаких огней он видеть не мог.