В ожидании счастливой встречи

Солнечные чешуйчатые блики мягко и ослепительно сверлили прозрачную воду. Плот легонько покачивался на волне. Было тихо и спокойно. Высокий прощальный берег. Бугор. На бугре словно вырезанный из жести кедр, под кедром отбеливает оградка. Плот уносит все дальше и дальше, вот уже не видно оградки, исчез и холм, а кедр все еще маячит в небе. Афоня привстал на носки, чтобы еще раз увидеть няни Клашин берег, а на нем и кедр ее.

Вторые сутки пронизанная солнцем ангарская зеленоватая волна качает плот. И все это время Кузьма не отрываясь вглядывался в берега. Синие горы то закроют собой солнце, то снова выполаживаются, идут на убыль. Натруженными суставами подступают к самой воде и растекаются черными деревьями, тогда грозная тишина широко и вольно ложится окрест. А рыжий песок колеблется и струится маревом. То вдруг за поворотом взорвутся белые кусты верб и звонко и медово туманят заливы реки. А то совсем неожиданно из-за бугра возникают размашистые крылья крыш и вышитые резьбой наличники. А потом иконно-опечаленно смотрят вслед Кузьме вдруг притихшие старики и дети. Но бросить якорь Кузьма не решался. Останавливала мысль, а вдруг за тем поворотом реки и откроются леса, поляны солнечные. Плыть по реке было покойно. Отходила от всех волнений и бед душа. Уже издалека и далекой казалась изнурительная дорога, светлой печалью легла смерть няни Клаши. Ульяна лежала на упругих ветках тальника, прикрывшись пахнувшим снегом половиком. Лежать бы вот так и плыть и плыть. Но тут ухо, привыкшее к шуму воды, уловило тишину. Ульяна встала и вышла из шалаша. Аверьян с Афоней сидели на бревне и распутывали веревку. Над очагом курился чуть заметный голубой дымок, пахло водой и шкварками.

— Господи! До чего же хорошо, — вздохнула Ульяна.

Синее небо и зеленые резные берега обрамляли голубую гладь реки. Плот, казалось, уснул. В неподвижной воде стояли яркое, с редкими облаками, небо и вершины опрокинутого леса. Дремлет, опустив голову, Арина. Во сне она стрижет ушами. Временами Арина поднимает шарообразные веки с длинными ресницами, и тогда в глазах у нее уменьшенный Кузьма. Он стоит у кормового весла и из-под руки высматривает берег.

— Что высмотрел? — Ульяна неслышно подошла к Кузьме.

— Проснулась? А я вот ночлег высматриваю. Какое раздолье кругом. — Голос у Кузьмы чистый, глубокий, как эта река. — Куда только нас унесет? — Кузьма широко разводит руками, словно пытаясь обнять и вобрать в себя и этот простор, и реку, и плот с Ульяной.

— Что искать, кругом вода да берега, — вздохнула Ульяна.

Только сейчас ей было хорошо, покойно и казалось, пусть несет вода, но от слов Кузьмы в сердце неприметно вошла тревога: время идет, скудные продукты на глазах тают, Арина — кожа да кости. Ульяна все пытается сном обмануть аппетит. Когда же они место выберут? И что ищет Кузьма, он не говорит, а самой лезть с расспросами — не женское это дело.

— Поела бы, Уля?! — окликнул ее Кузьма. — Не кручинься. Все образуется. Я вот высматриваю, где погуще трава да поядреней дрова!

Афоня вскакивает и прыгает по бревнам к очагу. Вода от его прыжков вздрагивает и рябит.

— Во, Уля, — поднимает он ложку гороховой каши, — тебе оставили. Иди ешь.

Ульяна подходит и гладит Афоню по нестриженой голове.

— А мы тихо сидели? — Афоня смущается и говорит шепотом. — Не разбудили?

— Нет. Надо бы постирать тебе рубашку.

Ульяна помогает Афоне снять через голову бумазейную чиненую-перечиненую рубашку.

— Мне и так ладно, — ужимает Афоня худенькое бледное тело. — Аверьян морской канат добыл, — сообщает он и преданно смотрит Ульяне в рот.

— Ешь со мной, — Ульяна подает ему ложку.

— Не-е, — мотает головой Афоня. — Я уже ел утром.

Афоне нравится смотреть на Ульяну, на ее руки. И как готовит она, и как стирает. Такие они у нее ловкие, смуглые, погладить бы, мечтает Афоня. Видать, гладенькие, как камешки-окатыши. Только теплые, ласковые. Не то что у няньки были. У той тоже ласковые, но шершавые. Афоня вспомнил няню Клашу, и защипало в глазах.

— На, Афоня, выскребай, а то совсем зажурился. На чугунок у меня силы не хватает.

— Давай, — берет Афоня чугунок и ставит между ногами.

— Не замарайся, сажа.

Афоня старательно выскребает со дна и подает Ульяне.

— Я уже наелась, это тебе.

— Мы потом с браткой, — сглатывает слюну Афоня и отставляет чугунок.

По нагретому за день бревну Ульяна идет к Кузьме и берется за весло. Глаза их встречаются, и во взгляде Ульяны Кузьма затонул, словно вошел в нее, укрылся от всех напастей — забылся.

— Надо бы на ночлег гнездиться. — Голос у Кузьмы внезапно сел и как бы доносился издалека.

Вечерело. Синим маревом задымила тайга. Схлынул жар, и теперь солнце лило ровное тепло, пахнувшее полынью. Верба низко кланялась воде, и, как шмели, желтые мохнатые цветы кружили над омутом.