В ожидании счастливой встречи

Кузьма постоял, унял сердце и вышел из-под заветной ракиты. Берег был темен и пуст. Сиреневой дорожкой блестела на реке вода. Кузьма поднялся на высокий берег и темной улицей направился домой. Мысли его толпились, жались, давили друг друга, как лошади в тесном загоне. На Ульяну Кузьма надеялся, но выдержит ли она натиск отца? Отец ее — Харитон Алексеевич — сейчас представлялся Кузьме куда опасней войны. «Если этот упрется, никакая просьба, мольба не свернет, никакие уговоры не помогут». Кто-кто, а Кузьма знает мельника…

Кузьма вошел в свой двор и сразу увидел через окно висячую десятилинейку. Свет ее раздвигал темноту, и был виден угол двора. Кого-то бог дал, не иначе гости. Десятилинейку зажигали в доме исключительно в торжественные дни или когда бывали приезжие.

Кузьма снял у порога галоши и, поскрипывая хромовыми сапогами, вошел в дом. За столом в чистом сидели братья, и, как всегда, у печки хлопотала няня Клаша. На столе дымили шаньги — аппетитно пахло топленой сметаной.

— Садись, Кузьма Федорович, — засуетилась няня Клаша и протерла тряпкой сиденье стула с высокой резной спинкой. Стул этот был деда Аверьяна. С тех пор как он умер, раз или два сидел на нем только отец Федор Аверьянович.

Кузьма удивился.

— Что за праздник, няня Клаша?

— Как же, посидишь на родительском месте, дольше нас помнить будешь. Не на поле собрался — Расею сберегать, мать пресвятую нашу.

Подле самовара стояла под сургучом четвертинка казенки.

— А это к чему, няня Клаша? Я не пью, разве ты…

— Чужбина, она и есть чужбина, — свое гнула няня Клаша. — Хуже лихоманки обрыгнет. — Кузьма только сейчас заметил на няньке новый, в горошек, платочек.

— По такому случаю всегда так было, — взялась за четвертинку няня Клаша.

Перед каждым стояла стеклянная, на толстой ножке, рюмка. Няня Клаша налила первому Кузьме — полную, поменьше — Аверьяну, себе на донышко плеснула, Афоне — из молочника.

— Ну вот! — подняла рюмку няня Клаша, и, как ни крепилась, заплясала рюмка в руке.

— Живы будем — не помрем, — досказал Кузьма и выпил. Выпила и няня Клаша, и братья.

Няня Клаша подвинула Кузьме грузди, вытерла рот фартуком.

— Вот Афанасий был маленький и не помнит, но Кузьма-то, да и ты, Аверьян, помните своего отца Федора Аверьяновича, царство ему небесное. И деда вашего, Аверьяна Афанасьевича, ты-то, Кузя, помнишь! Это они не знают, — потыкала пальцем няня Клаша на присмиревших Аверьяна и Афанасия. — А надо бы и им сказывать, чтобы и они помнили свой корень. Знали про своих родителев — кто да что они. Федор-то — отец ваш — ох и хозяин был, а мастер — не нахвалишься. Бывало, сработает расписную кошеву — заказчик со двора, мы в рев, в голос все — жалко. Другой раз так смотреть смех и грех, господи прости, — няня Клаша поерзала на лавке. — Один купец к себе, другой к себе тянет — гордость. И мы радехонькие. Боже упаси, чтобы с кого лишний рупь взять. — Нянька махнула руками, словно захотела на шесток взлететь. — А бочонок отфугует — в руки возьмешь, как яичко к Христову дню: ладошки радуются.

Аверьян слушает няню Клашу и к себе примеряет ее сказ. Он Шабанихе кадочку сделал на скорую руку — взяла, а у ворот огладила, пооглядывалась с укором. «Не-ет! Теперь ша! Пока не отшлифую, не выставлю».

— А вот уж выдумщик был дед Аверьян, — разохотилась на слова няня Клаша, — так выдумщик, — всплескивает руками она, — ветряком мельничным качал воду, истинный крест, — перекрестилась няня Клаша.

Афоня только глазенками зырк, зырк, няня Клаша проворно подскочила к окну, поприкладывала к глазам ладонь.

— Эвон над колодцем столб.

Афоня под руку к няньке:

— Где?

— Так на ем, — потыкала в стекло пальцем няня Клаша, — ветряк ходил. Качал, милые, качал. — Няня Клаша снова к столу, подождала, пока уселся на лавку Афоня. — Слыханное ли дело, а качал, с четырех сажен доставал воду, вытягивал по желобку — и в колоду, сама пила и огород поливала…

Кузьма, слушая няню Клашу, покусывал ус.

— Что-то не упомню, ветряком — когда это было?

— Было, Кузьма! — опять снялась с места няня Клаша и забежала с другого края стола.

— Было, братка, — встревает с поддержкой Афоня.

— А ты откуда знаешь? — Кузьма дергает брата за нос — Вспомнил, что ли?

— Раз няня говорит…

Аверьян тоже как бы припоминает. Он видит и ветряк, и колоду, из которой няня Клаша брала воду, и тоже говорит «было»… И словно спичку поднес к соломе, вспыхнула няня Клаша.

— Из волости, бывало, съедутся люди, как на ярмарку, — дивятся, надивиться не могут. — Няня Клаша проворно выложила из печки на блюдо шаньги. — Ешьте! Выдумка-то — она как корова — от отца к сыну. Прошлым летом что было, что было, — опять всплеснула руками няня Клаша, — вот хоть бы про Кузьму сказать.

— Ну ладно, нянька…

— И не махай, пусть знают, а как яге… Так вот я говорю, в прошлом-то годе баржа натопырилась на косу, всем миром снять не смогли, а Кузьма наш съелозил посудину с меля. — Нянька одобрительно похлопала Кузьму по широкой, как печка, спине, подлила в блюдечко топленого масла. — Макайте. Вот я…

— Да сядь, няня Клаша, — потянул ее за фартук Кузьма.