В партизанах

Деревня Василевичи. Партизан тут не было. Их стоянки были на правом, лесистом берегу Щары, а сюда, на густо заселенное левобережье, они приходили только ночами, как в зону действий и обеспечения.

Добираться до партизан, вступать с ними в бой оккупантам было непросто. Тут, как и в других местах, они пустили в ход дьявольскую тактику: обвинить во всем население, вбить клин между мирными жителями и партизанами.

Оккупанты приказали по всем щаровским селам под угрозой смерти не пускать партизан в хаты, не давать есть, не разговаривать с ними. Но разве может мать не пустить в хату сына, жена - мужа, сестра - брата да просто - своего человека? Не может, разумеется, пока не перестал человек быть человеком. Таким образом оккупанты создали ситуацию, в которой все люди становились виноватыми только потому и только за то, что они - люди.

Рассказывает МАРИЯ ФЕДОРОВНА СОСНОВСКАЯ:

«.Ну, вот это перед колядами приехали до нас сюда убивать нас, в среду. Когда это было - я не знаю, я неграмотная.

Мы сидели в хате все. Мой муж поехал в город, повез - еще мы были должны - поставку. А две старших дочки пошли до соседа с куделею, прясть. А я с этими, меньшими хлопцами, была дома. У меня это было шестеро детей, а я сама - седьмая. Дети младшие забавляются, а немец пришел в хату.

Не знаю я, немец он или не немец, но в немецкой одежде.

- Здравствуйте! А где хозяин?

- Поехал в город.

- Ну, то собирайтесь на собрание.

А я говорю:

- На какое собрание?

- Будете видеть, какое.

А я говорю:

- Мои детки малые, босые, голые, холодно им будет.

Потому что бедно мы жили. Дети малые: одному три года, этому вот -пять лет, и те поприходили девчатки, уже все собрались, семь человек в хате. Ну, я за этого, завернула, несу. А того, меньшего, что три года, старшая девочка несла.

А он говорит:

- Замыкайте халупу и все выходите.

Ну, мы все собрались и пошли. И привели нас под Адама, к мосту. И сюда всех выгоняли. И мы стояли, може, полдня. Аж холодно стало. Дети начали дрожать, плакать. Тут - едет такси из города. А полномоченный был в городе. И Экарт. Это полномоченный и Экарт приехали на такси.

Мы стоим на этой стороне моста, от Адама, а такси стало на той стороне. Сразу повылезли они, и Экарт будет спрашивать:

- Полномоченный, какие это люди? Что ты собрал всех?

А он:

- У-у-у! Вшистки [Вшистки (искаж. польск.) - все.] бандиты!

Мои детки маленькие - “бандиты”. А Экарт опять будет спрашивать:

- А где ж те полицейские пострадавшие, сожженные партизанами?

- А-а-а, Сонечка, - будет кричать староста - иди сюда!

А там другую, третью. вызвал что-то человек пять полицейских семей.

А что ж с нами делать? Хотели нас загнать в Адамово гумно, пожечь. Открыли гумно то, поглядели, что там полно хлеба еще немолоченного и сена, - не поместятся, почти двести человек. Старые, малые, хлопцы, девчата - все вместе, кто только был дома. Не поместятся. Закрыли гумно. А полномоченный говорит:

- Их на цмэнтаж [Цмэнтаж (польск.) - кладбище.] гоните, там убивать, на цмэнтаже. И погнали нас всех, как овечек, во двор. Закрыли.

Кругом немцы нас обступили. Начали нас по десять человек все выгонять.

Я - семь душ - шла в три очереди. Сразу меня с хлопчиком - я его на руках несу. А после в другую очередь два человека, и третью - тоже. Со мною все не шли, потому что все люди вертелись там, плакали, волосы рвали.

И тогда погнали нас на моглицы [Моглицы (бел. диал.) - кладбище.].

А я его под себя, замотала и упала на него (показывает на взрослого сына, сидящего рядом). Когда начали стрелять. Чувствую: уже моей ноги нема, ранена уже нога. А я уже. Чувствую: кровь кап-кап-кап.

И это ему пуля через ухо и через шею, три раны. И чувствую, как кровь кап-кап-кап.

Ну вот, нас перебили, после - других гнали. Стали, постояли, говорит:

- Вшистким капут.

Постояли, покурили и ушли.

Ям они не копали. Прямо пригонят десять человек, положат на землю.

И мы ложимся. Понятно: чтоб человек не видел эти пули. Этак все в голову, в голову.

Когда моих детей поубивали потом - я уже не видела и не слышала, потому что не подымалась.

Всех перебили, только одна женщина. Детей ее побили, она видит, что их побили, а сама скинула валенки и бегом в Поречье. Те уже не гнались за нею и не убили. Но все равно сохла, сохла она и померла.

А тогда уже назавтра посгоняли подводы, мужчин, выкопали яму такую велькую, как бурт, и тогда все эти трупы постаскивали и позакрывали. Не из нашей деревни мужчины, воробьевские и рязановские. У нас не было подвод. Наши которые мужчины были, то они поехали на вывозку в лес. Только женщины были дома.»

* * *

Говорят, что близость судеб делает людей душевно похожими. Если это правда, то сын Марии Федоровны Сосновской, Сосновский Александр Антонович, - неплохая иллюстрация такой закономерности. Сходство их настолько заметное, что начинаешь думать, что, может, тогда, на кладбище, когда мать второй раз подарила Саше жизнь, может, тогда и приобрел он это удивительное сходство.