В Питере НЕжить

Через дорогу, возле здания Академии художеств, скалилось нечто. Ростом достигающая крыш и устрашающая, неестественно худая и составленная будто из ночных кошмаров фигура – это не мог быть никто, кроме Угомона. Слишком длинные когтистые руки Древнего поднялись к небу, когда он хрипло зарокотал – и в следующее мгновение бросился в мою сторону, окружаемый пляской теней.

– Сиди! – Стоящий рядом Феликс опустил руку мне на плечо. – Он нападает не на нас…

И действительно: Угомон шагнул мимо. Туда, где, наполовину выбравшись из ночной воды, вползал по гранитным ступеням ещё один Древний.

Юдо.

Он был совсем другим. Чем-то похожий на сома, огромный, с круглыми и будто уставшими глазами, пахнущий рыбой. Если от Угомона исходила агрессивная, колющая энергия тьмы и металла, то Юдо казался воплощением безграничного безвременного сна… Смерти, как она есть. Не злой. Равнодушной. Вечной.

Господи, неужели я действительно призвал его?

Юдо смотрел на меня. Я задрожал, боясь, что сейчас он тоже прикажет: «Играй для меня. Играй ещё», – и от того, насколько мощным окажется голос Древнего, моя голова просто взорвётся.

Но тут Юдо моргнул и отвернулся: на него, сипя, бросился Угомон, попытавшийся проткнуть пришельца своими когтями. Юдо не издал ни звука, лишь каким-то текучим невозможным движением бросил своё мягкое тело вперёд, разом поднимаясь до уровня улицы и обвиваясь вокруг Угомона.

Они начали биться.

Мечущиеся, острые, резкие выпады Угомона – он выдирал из мостовой камни, вырывал фонари, колол и рубил, сипел и вскидывал хищную морду к небу. Обманчиво медленные, обволакивающие, неостановимые удары Юда – будто поглощающий все чувства и звуки тяжёлый вечный сон, прокатывающийся по планете.

Туман рвался в клочья там, где они сражались. В воздухе пахло раскалённым металлом, мокрыми камнями, гнилью со дна Невы – и кровью. Рёв, сип, грохот, скрежет – и пытающаяся заглотить все эти звуки, давящаяся ими колдовская белизна вокруг. От реки тянуло холодом, от сражающихся – жаром. Я сидел, вцепившись в успокаивающе-гладкую лакированную крышку фортепиано, и пытался успокоить своё слишком сильно бьющееся сердце.

А потом Юдо заставил Угомона упасть – и откусил ему голову.

Мгновенно воцарилась тишина. Всё закончилось.

Не успел я сказать что-либо, как Феликс, хромая, бросился к двум Древним. Нервный вздох застрял у меня в горле, когда он, скользнув мимо замершего Юда, воткнул свой стеклянный меч в грудь уже падшего Угомона. Рыбкин певуче сказал что-то на не известном мне языке – и мгновение спустя сначала меч, а потом и Древний рассыпались пеплом.

Юдо, после битвы ставший похожим на огромное, выпавшее из формы желе, тихо загудел, лишившись противника, развернулся и пополз обратно к воде. И ко мне. Его необъятные бока растекались по гранитным берегам набережной.

– Что теперь? – сглотнул я.

А как мы, спрашивается, разберёмся с этим Древним?..

– Сыграй ему ещё, Женя, – качнул головой Феликс. – Колыбельную.

И тогда я вновь опустил руки на клавиши.

Я играл. Играл, и над спящим городом тянулась весенняя ночь, а подползший совсем близко Древний слушал меня, прикрыв полуслепые глаза. А когда мелодия закончилась, он, умиротворённо загудев напоследок, медленно сполз в Неву – и с всплеском исчез в грифельно-чёрных водах.

Какое-то время я тупо смотрел на то, как постепенно редеет туман, и вслушивался в безмолвие вокруг. А затем подошедший Феликс похлопал меня по плечу.

– Вот и всё. Пойдём домой.

Я моргнул.

– А фортепиано?

– Нонна Никифоровна разберётся. Забавно, что тебя больше волнует оно, а не все эти разрушения, – хмыкнул Феликс, обводя рукой разбитую боем чудовищ набережную. Только сфинксы были так же невредимы, как прежде. – Уборку, если что, возьмут на себя ангелы. Пойдём.

А когда мы уже были в квартире, Феликс сказал:

– Спасибо тебе огромное. По сути, ты сохранил мне жизнь…

– Да брось ты. Всего лишь одну из трёх, – зарделся я.

– …и показал нечто прекрасное. Битва Древних!.. Не думаю, что за последние четыре сотни лет кому-нибудь доводилось стать свидетелем подобного. Не говоря уже о том, что благодаря тебе на Васильевском острове долго будет тихо: все местные твари явно останутся под впечатлением от смерти Угомона. Как ни крути, ты герой.

Я смущённо поблагодарил и ушёл в свою спальню. Ещё долгое время меня буквально колотило от возбуждения. Это было так ужасно… Но так прекрасно. Мистический Петербург. Зачарованная ночь, полная призванного ангелами тумана. Вечность в глазах бессмертного чудовища. Музыка. Моя любимая, моя драгоценная музыка, оказавшаяся сегодня для меня и мира даже большим, чем я когда-либо мог надеяться.

На улице сквозь колдовскую темноту проступали первые, прозрачно-вишнёвые, краски рассвета, слышался скрип поднимаемых жалюзи на окнах какого-то магазина. Шуршали шины первых автомобилей, едущих через мост. Ворковали на моём карнизе взъерошенные, вечно голодные голуби.

Наконец я, с головой завернувшись в одеяло, уснул.