В плену королевских пристрастий

– Красиво говоришь, только не обманись в ожиданиях. Доверять можно лишь тем чьи души грязью не выпачканы… А она, как я поняла, ее себе всю не только колдовством, но и завистью, и гордостью, и самолюбием, и упрямством, и строптивостью так измазала, что и не знаю удастся ли ей ее отчистить.

– Все в руках Господа.

– Это точно, но нежелающих искать спасения он не призрит. Поэтому твоя задача, заставить ее на этот путь встать, и не дать с него сойти.

– Стараюсь, Нора. Я стараюсь… Помолись за меня как-нибудь, чтоб не оставил Господь меня на этом пути.

– Молюсь, Алиночка. Еще с прошлого твоего приезда молюсь за тебя и за всех дочек твоих… За младшеньких-то и раньше молилась, как и за всех чад мне вверенных, а вот за старшую лишь сейчас начала. Может и призрит Господь наши молитвы, и удастся тебе душу ее спасти.

– Дай то Бог, – кивнула Алина, – благодарю тебя. Спаси тебя Господь. Пойдем мы, если позволишь.

– Не позволю. Чаем сначала напою. А то чай тебе пообещала, а заболталась с тобой и не напоила. Выпьешь чаю, и ступай с Богом, – она подергала шнурок, висевший в углу, и приказала вбежавшей монахине: – Чай принеси.

  12

  Кэти стояла на коленях перед распятием, держа в руках Библию. С тех пор как она вернулась в замок, мать, теперь иначе Алину она даже в мыслях не называла, старалась контролировать каждый ее шаг и, когда в замок приезжали гости, не разрешала ей покидать комнату, заставляя, не вставая с колен, читать Библию или молитвослов. Непослушание грозило суровым наказанием. Однако, даже глядя в книгу, мысли Кэти были далеко от написанного, она размышляла о том, чем сейчас могут быть заняты гости, отец и мать. Она вспоминала, какое роскошное платье было надето на матери, когда она заходила к ней, чтобы дать наставление. Шикарное, расшитое золотом темно-бордовое платье, прекрасно подчеркивало красивую фигуру матери, а великолепная диадема из темно-кровавых рубинов и брильянтов и такие же серьги и колье замечательно оттеняли его и придавали изысканность. У Кэти даже дух захватило, настолько красиво все это было. Наряды матери вообще были один лучше другого, но это платье, да еще в комплекте с украшениями было невероятно прекрасным. При этом было заметно, что матери эта сказочная красота абсолютно безразлична. Она будничным тоном отдала распоряжения и ей, и Сьюзен, которая теперь прислуживала Кэти после чего, поведя плечами, раздраженно заметила, что портниха сделала на редкость неудобный корсет. А на замечание Кэти, что платье очень красивое, ответила, что оно в первую очередь должно быть удобным, потому что ей предстоит мучиться с гостями в нем всю ночь. Кэти подумалось, что если б у нее было бы такое платье и ей было позволено выйти к гостям, она бы точно не мучилась, и платье бы носила совсем по-другому: гордо и с достоинством, чтобы все видели, какая красота на ней надета. Однако носить Кэти приходилось однотонные, строгие платья и даже волосы мать не разрешала ей укладывать в прическу, заставляя заплетать их в косу. Перечить матери Кэти не смела, лишь иногда позволяя себе помечтать о красивых нарядах, развлечениях и той жизни, которую вела мать. За подобные мечтания, в которых она неизменно признавалась, та нередко строго взыскивала, но даже это не могло удержать Кэти от подобных мыслей. Блеск придворной жизни словно магнит манил ее к себе, заставляя забывать обо всем. Ей грезилось, что когда-нибудь король или может быть, его сыновья заметят ее и, сказав матери, что у нее очень милая дочь, уговорят ту позволить и ей бывать на пирах и балах, постоянно устраиваемых отцом. Она не понимала, почему мать не дозволяет ей даже мечтать об этом, заранее говоря, что никогда не позволит ей того. Ведь если бы та дала бы ей хотя бы надежду, что когда-нибудь, пусть не скоро, но разрешит… тогда бы она бы старалась еще больше, изо всех сил, заслужить прощение и искупить свою вину. Однако в этом вопросе мать была непреклонна. Только упоминание Кэти о том, что ей что-то нравится из дворцовой жизни, вызывало у нее раздражение, и она сурово отчитывала ее, говоря, что Кэти не должна даже думать о подобном, так как в этом нет ничего хорошего и вообще это все не для нее. Но ничего с собой поделать Кэти не могла. Даже сейчас в тишине комнаты ей чудились звуки веселой музыки, смех придворных, шуршание их нарядов и звон наполненных кубков. И она мечтала оказаться среди гостей, ведь она знает все правила этикета и умеет хорошо танцевать, леди Гиз всегда говорила, что это у нее видимо врожденное, да и вести светские беседы, она наверняка бы смогла не хуже матери.

  Из плена размышлений ее вырвало осторожное прикосновение Сьюзен. Взглянув на обернувшуюся Кэти, камеристка просительно сложила руки и, состроив скорбное выражение лица, одними глазами указала на дверь в соседнюю комнату, в которой герцогиня наказывала дочь. Сьюзен очень переживала, когда это случалось, и всячески стремилась помочь Кэти не заслужить наказание.