В плену красной Луны

— Вы меня не понимаете? Мой отец пропал. Я должна его найти.

— Я понял тебя, я очень хорошо понимаю твой язык, — возразил туарег, и взгляд у него снова стал отстраненным. Он помедлил, и Дезире сообразила, что он не сказал ни слова о том, что она женщина. Вероятно, ему это было безразлично, потому что тот, кто, как она, в одиночестве мотался по пустыне, был действительно или невероятно глупым, или...

— Тогда вы, конечно же, понимаете, что я должна его найти. Я прошу вас дать мне воды и верблюда. Само собой разумеется, я за них заплачу.

Она услышала, как мужчины засмеялись. Предводитель, однако, оставался серьезным. Он сказал что-то на незнакомом языке. Мужчины схватили ее за руки и подтащили к одному из лежавших верблюдов. Дезире почувствовала, как ее высоко поднимают и сажают в седло. Она испуганно вцепилась в деревянный набалдашник, испуганная тем, что ее просьбу так быстро исполнили. Не хватало только бурдюков с водой. Однако мужчины, казалось, имели другие намерения. Они подошли к своим верблюдам и взлетели в седла. С недовольным ворчанием животные поднялись.

Предводитель сел на своего верблюда. У того была белая шерсть и почти такое же высокомерное выражение на морде, как и на лице его всадника. У его поводьев звенели маленькие латунные колокольчики, а на шее висели различные амулеты. Седло украшали цветная шерстяная бахрома, с обеих сторон свисали бурдюки для воды, большая часть из них была пустой. Верблюд скачком поднялся. Дезире сначала резко качнуло назад, потом вперед и снова отбросило назад. Она чуть было не вылетела из седла. Один из мужчин взял поводья ее животного, а сам устроился за спиной всадника на другом верблюде.

— В чем дело? — воскликнула Дезире.

Предводитель повернулся к ней, и снова в его серых глазах можно было различить насмешливые искорки.

— Ты моя пленница!

Какое-то соображение медленно проникало в ее мозг. «Пленница!» — стучало в ее сознании и вызывало тошноту. По слухам, туареги не обращались со своими пленниками хорошо. Шепотом и содрогаясь, рассказывали об ужасных мучениях, о том, что с несчастных живьем сдирают кожу, чтобы сделать из нее сумки, или пропускают через их кожу кольца, чтобы потом надеть на них цепи, как на диких зверей или ослов. Она не знала, что в этих рассказах — правда, а что — преувеличение, но один лишь взгляд на воина пустыни заставлял умирать любую надежду.

Для Дезире все туареги выглядели одинаково. Они носили по две гандуры: белую внизу и голубую сверху, шаровары, искусно свернутый тюрбан из голубой ткани, конец которой они использовали в качестве покрывала на своем лице. Можно было видеть только глаза. Они внушали страх и представляли собой величественное зрелище на своих светлых дромедарах[7]. Во время поездки они разговаривали друг с другом только короткими предложениями, пользуясь языком, не известным Дезире.

Седла на дромедарах были сделаны из дерева, имели перекрещенный набалдашник впереди и высокую спинку. Какими бы удобными эти седла ни выглядели, девушке они казались очень неприятными. Она не в первый раз сидела на верблюде, но подобный вид езды очень утомлял ее. Она наблюдала за мужчинами, которые сняли сандалии и положили ноги поверх перекрещенного набалдашника на шеи дромедаров. Оказывается, они управляли животными пальцами ног.

Прошло немного времени, и задняя часть тела Дезире разболелась так, что она едва могла терпеть. Пытаясь украдкой подражать всадникам, она скрестила ноги на шее своего дромедара и попробовала надавить на него ногами. Животное сердито заворчало, затем повернуло назад голову и попыталось укусить ее за ногу. С испуганным криком девушка отшатнулась, и величественное животное освободилось от своей всадницы без дальнейших церемоний. С криком боли и громким стуком она упала на песок.

Маленький караван остановился. Туареги повернулись к ней. Раздался приглушенный отрывистый смех. Дезире болезненно задело то, что она стала предметом насмешек мужчин. Однако верблюд был громадным, и, как она ни дергала его за поводья, это не заставило его встать на колени. Туареги не торопились помочь, и ей пришлось ждать, пока предводитель сжалится над ней, соскользнет со своего верблюда и подойдет.

— Королевский верблюд не склоняет колени перед маленькой французской девочкой, — сказал он.

Несмотря на жару, она почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Он спокойно смотрел на нее своими непостижимыми серыми глазами, и ей опять показалась в них насмешка.

— Разве у гордых воинов в обычае, что король унижает свою пленницу? — спросила она сдавленным голосом.

Ей показалось, что насмешливые искорки исчезли.

— К какой судьбе стремятся женщины, — сказал он в ответ, — почему покидают свой собственный народ, чтобы позволить другому народу унижать себя?