В плену у платформы. Как нам вернуть себе интернет

Поговорим об усталости от социальных медиа, от которых краснеют наши глаза. Каким техникам покорности они нас подвергают? Разумеется, что блуждания по целой экосистеме нарративов оставляют в состоянии блаженного незнания [1]. Отвлечение = изнеможение. Культура – маятник, и этот маятник раскачивается. Искусственный оптимизм, закодированный в онлайн-рекламе и других формах алгоритмических советов, как оказалось, лишь порождает тревогу. Как говорит Кэролайн Каулз Ричардс: «Что нельзя вылечить, то придется пережить». Страдание, печаль и несчастье фильтруются по тэгам нашей самоцензурой. Мы в плену, мы заморожены. Из этой травмы не выбраться. Интернет – кладбище души. Перефразируя выражение Чорана, можно сказать, что никто не находит в соцсетях того, что потерял в жизни. Несбывшиеся желания, чтобы не умереть, гаснут в сообщениях. Нам некуда бежать, негде почувствовать себя вольно. Застряв на одном месте, мы вынуждены терпеть гнев Онлайн-Другого.

Вы разгневаны, взбудоражены, но всё равно отступаете в безопасность своей норы. Когда уже ничто не помогает вам от усталости, это значит, что вы достигли конца нисходящей спирали. Вы не обращаете внимания на симптомы и дорого за это заплатите – впрочем, теперь уже неважно. Что произойдет, если вы забудете про лайки и подписки и перестанете отвечать на сообщения? Что произойдет, если на вашем участке социального графа станет не о чем поговорить? Сети вокруг вас рушатся, а вы чувствуете себя неспособными действовать. Это и есть радость изоляции? Смотреть, как кто-то облажался, уже неинтересно. Перфекционизм вас добил, в вашем списке планов пусто. Реддит, фейсбук и инста надоели, но идти больше некуда, и вы уверены: всё, чем вы были увлечены, стало неинтересным.

В журнале The New Inquiry Индиана Сересин обсуждает высказывания Лорен Берлант о тектонических сдвигах социальной власти, произошедших в недавнее время. «В сегодняшнем мире привилегии рушатся с грохотом и криками, и люди перестают понимать, как быть вместе с другими, как понимать друг друга, не могут разобраться даже с собственным желанием» [2]. Эта неуверенность на уровне социального взаимодействия хорошо заметна на платформах, и она порождается техническими механизмами, с помощью которых социальные отношения создаются в сети. Культивируется страх перед непосредственным контактом с другими людьми. Карусель причин и следствий ускоряет культуру неопределенности, о которой говорит Берлант. Виноваты ли в этом социальные медиа? Или же мы считаем, что соцсети – зеркало общества? Что происходит с нашей способностью действовать, когда эти два явления уже невозможно разделить? Мы потеряли уверенность в том, что можем быть вместе. Каковы могут быть долгосрочные последствия этого для сетевых сообществ? Можно ли говорить о строительстве сообществ в эпоху постоянной неопределенности? В заключение Сересин размышляет о том, почему мы «остаемся тайно привязанными к постоянству тех самых вещей, которые мы (искренне) осуждаем как токсичные, скучные, неисправные. Перед лицом возможности разочарования анестезия может казаться бальзамом на душу».

Что случилось с коллективным и общим? Как отмечает Джоди Дин, рост индивидуальности совпал с упадком организационной силы, необходимой для перемен. Неограниченные возможности расширения «я» подорвали способность организовать эффективное сопротивление. «Сегодня бо́льшая часть людей, которые придерживаются неопределенно-левых взглядов и обитают в соцсетях, университетах, НКО и ангажированном искусстве, призывают к защите индивидуальной идентичности и бдительности против предполагаемых угроз ей – не оставляя тем самым места для усилий по построению коллективности» [3]. Вместо этого Дин хочет напомнить левым «о другой политической модели, которая была важна в XX веке как модель для всех, кто объединился в освободительной эгалитарной борьбе против расизма, сексизма, капитализма и империализма»[9].