В подполье Бухенвальда

Пятерка — вызов в ревир — госпиталь. Что там ждет бедного хефтлинга — никто не знает.

Но нам известно, что номера заключенных, вызванных к третьему щиту, перестают существовать и только через некоторое время появляются на груди других людей, новичков.

Останки прежних обладателей этих номеров черной копотью развеялись по склонам горы Эттерсберг и кудрявым лесам Тюрингии, вместе с дымом и пламенем вырвавшись из Бухенвальда через широкую трубу крематория.

Сегодня мой номер не вызван. Значит, еще одни сутки отсрочки.

Я не только чувствую, но твердо знаю, что очень скоро должен наступить и мой черед. Слишком много моих грехов им известно. Тут и многочисленные побеги из лагерей военнопленных, тут и авария засекреченного военного цеха на безобидной бумажной фабрике в городе Требсене, тут и организация массового побега из штрафной команды «Риппах» близ города Вайсенфельс, а главное — организация побега из гестаповской тюрьмы в городе Хемнице. Можно представить себе ярость гестаповцев, когда они обнаружили, что в глухой предутренний час группа советских солдат и офицеров спустилась с пятого этажа тюрьмы на одну из главных улиц города, около самого входа в главное управление полицей-президиума. До этого еще не было побегов из Хемницкой тюрьмы. По-видимому, потому, что там еще не бывали советские люди.

В общем, у меня были все основания, встречая очередной день, предполагать, что он будет последним.

А пока? А пока через открытые ворота брамы тянутся колонны рабочих команд по пяти человек в каждом ряду.

Гремит бравурными маршами знаменитый бухенвальдский оркестр. Чем-чем, а оркестром Бухенвальд справедливо может похвалиться. Более сорока человек лучших музыкантов собраны со всех стран Европы. Одетые в нарядную форму венгерских гусар, каждое утро они играют при разводе рабочих команд. Вечером они же играют при их возвращении с работы. Под их музыку строятся десятки тысяч людей на вечернюю поверку, под их музыку выкатываются передвижные виселицы или станки для порки. Под их музыку люди прячут за стиснутыми зубами крик мучительной боли или предсмертный стон.

Много видели эти подтянутые, похожие на игрушечных солдатиков, люди в начищенных до блеска сапогах.

Но они такие же, как и мы, каторжане, только разодетые до мишурного блеска. И на них, и на нас, и на толевые крыши бараков так же давит это серое небо, и кажется, что от этой тяжести что-то сжимается внутри и потому так трудно дышать.

Вот, сняв шапки, через ворота брамы марширует наша колонна — команда штрафных. Под гулкими сводами особенно громко стучат об асфальт деревянные колодки.

На железной решетке распахнутых ворот все еще висит голый человек. Привязанный вниз головой за растянутые в стороны руки и ноги, позавчера он еще подавал признаки жизни, а сейчас неимоверно узловатыми кажутся ступни и пальцы ног, вздернутые выше голов идущих мимо узников. Сквозь восковую прозрачность кожи уже проступает трупная синева.

Рядом, на решетке ворот, висит его полосатая куртка с красным польским знаком и номером, под которым человек доживал последние дни.

Между растянутых в стороны ног — белый прямоугольник плаката на немецком языке: «Этот бандит пытался грубить немецкому солдату».

Мимо идут люди многих национальностей, скорбно опустив головы, как бы отдавая последний долг еще одному очередному мученику. Жгучий стыд теснит грудь, стыд живых людей перед мертвецом за свою беспомощность.

Сразу же за брамой, кроме вооруженного конвоя с хрипящими овчарками, уже ждут старшины и бригадиры рабочих команд капо и форарбайтеры[16]. Большей частью у них зеленые знаки уголовников. Эти профессиональные убийцы с ведома и поощрения своих эсэсовских хозяев до изуверства культивируют свою специальность, изобретая все новые, более оригинальные способы уничтожения.

Идем знакомой уже дорогой мимо здания политабтайлюнга, где совсем недавно стояли мы в роли новичков и с ужасом следили за колонной каторжан, точно такой, как наша.

Вот громадным полукругом высятся мрачные, массивы эсэсовских казарм. До шести тысяч откормленных «сверхчеловеков» скрываются от фронта в гарнизоне охранников Бухенвальда.

Наконец, знаменитый своими ужасами штайнбрух — каменоломня.

В глубокую выемку, к подножью громадной скалы, почти скатываемся под ударами и пинками конвоя и форарбайтеров.

Мне с Иваном посчастливилось, потому что мы оба попали в бригаду по нагрузке вагонеток. Прямо из-под ломов и кирок добывающей команды, голыми руками, обдирая кожу и срывая ногти, мы грузим каменные глыбы в вагонетки. Каждую нагруженную доверху вагонетку тянут несколько заключенных, впрягшись в тяжелые ржавые цепи. Видно, как в страшном напряжении синими канатами вытягиваются на шее вены, от натуги багровеют лица и с первых же шагов люди начинают… петь.

Немцы, русские, французы, поляки поют на немецком языке издевательскую песенку с несложным, наивным мотивом и еще более наивными, нелепыми словами:

О Бухенвальд, судьба моя,
Вовек мне не забыть тебя.