В погоне за «Босфором»

– Князь, от имени своей семьи я принимаю ваше предложение, сделанное моей дочери. Ваши условия меня устраивают. В приданое Надежде предназначено село Павлово, оно находится в двадцати верстах от Москвы по Калужскому тракту.

– Я даю за внучкой пятнадцать тысяч и семейные драгоценности, – вступила в разговор графиня Румянцева, – а после моей смерти она унаследует одно из моих поместий во Владимирской губернии.

– Благодарю, – поклонился Ордынцев. – Я пришлю к вам поверенного с проектом брачного договора, мне хотелось бы подписать его как можно быстрее.

– Зачем спешка? – удивилась Софья Алексеевна.

– Ваша дочь выразила пожелание обвенчаться через три дня, то есть девятого сентября, а на следующий день быть представленной обществу в качестве моей княгини на балу у герцога Девонширского.

– Надин!.. – Софья Алексеевна вложила в имя дочери все отчаяние материнской души. Она так старалась спасти девочку от ошибки, а та сама спешила затянуть брачные путы. Графиня посмотрела в заалевшее лицо дочери и вновь удивилась удивительной внутренней силе своего ребенка: с пылающими щеками и срывающимся от волнения голосом Надин все-таки твердо и четко выразила свою волю:

– Мне хочется именно этого, если князь согласен выполнить мое желание, прошу мою семью пойти навстречу нашему общему решению.

– Мы даже не успеем сшить платье, – осторожно напомнила графиня Кочубей, прикусившая язык, глядя на эту битву характеров.

– Мне не нужно нового платья, – равнодушно пожала плечами Надин, краска уже сбежала с ее лица, и она успокоилась, – и праздника никакого устраивать не будем. Пусть нас обвенчает отец Иоанн в храме Дмитрия Солунского напротив нашего дома, а на церемонии я хочу видеть только вас, ну, и Виктора Павловича, конечно.

– Мой муж будет посаженным отцом, – вмешалась графиня Кочубей, – а кто будет шафером?

Сдавленные рыдания Софьи Алексеевны стали ей ответом. Поняв, кого хотела бы видеть шафером на свадьбе своих дочерей несчастная женщина, Мария Васильевна тут же осеклась и замолчала, а Надин бросилась обнимать мать.

– Все наладится, – шептала она, – скоро вы увидите Боба, а это самое главное.

– А как же ты? Ты приносишь себя в жертву.

– Никаких жертв, – так же тихо, чтобы ее слышала только мать, ответила дочь. – Князь – самая блестящая партия сезона, вы помните, я пообещала всем именно такую полгода назад. Мне нужно лишь это.

Надин зря надеялась, что никто кроме матери ее не услышит, жених острым слухом моряка тоже разобрал ее шепот. Ничего нового он не услышал, иллюзий относительно душевных качеств своей невесты он не питал, но все равно стало до омерзения противно. Вот так вот – мнишь себя личностью, а девицы считают тебя всего лишь обычным денежным мешком.

Дмитрий поспешил свернуть разговор. Он получил от старой графини мерку для обручального кольца Надин, коротенький список гостей со стороны невесты и откланялся. Раздражение его грозило перерасти в бешенство: невеста явно собиралась продемонстрировать всему свету, что идет за него по принуждению и из-за денег.

«Кем они меня выставляют? Слугой при нищем? – грызли его тяжелые мысли. – Ну, в этом драгоценная Надин и ее семейство просчитались».

Никаких демонстраций он не допустит. Его невеста пойдет под венец как положено – в белом платье и фате – и вести себя будет так же, как и другие новобрачные.

Дмитрий отправился на Кузнецкий мост, купил там фату и самое дорогое – расшитое множеством мелких жемчужин – подвенечное платье. Покупки вместе с двумя французскими модистками он сразу же отправил в дом своей невесты и наконец-то успокоился. Хватит терзаться, когда все уже случилось.

Как же удачно все получилось! Новый военный министр и свежеиспеченный граф Чернышев в наипрекраснейшем расположении духа собирался на бал к представителю французской короны. Поводов для радости было предостаточно. Молодой государь все решил мудро и без обид. Он развел их с Бенкендорфом, разделив меж ними сферы влияния, и теперь всячески демонстрировал обществу, что нового временщика вроде Аракчеева в стране больше не будет. Ну, а коли так, то исчезла и опасность, что кто-нибудь, кроме помазанника Божия, станет отдавать Чернышеву приказания. Это Александра Ивановича очень устраивало, к тому же исполнилось его заветное желание, и он стал графом. Жизнь подняла Чернышева на такую высоту, о которой он раньше и мечтать не мог. Над ним стоял лишь самодержец, служба ему нравилась и была как раз по плечу, да и в семье царили достаток и мир.

– Господи, пусть все теперь надолго останется таким, как есть, – тихо попросил он и перекрестился.

Память тут же подкинула Александру Ивановичу воспоминания о тех несчастных, чьи судьбы стали дровами в топке его честолюбия, и суеверный страх сразу же ткнул его клювом в висок. Неужто придется платить за былые подлости и предательства нынешним своим благополучием?

«Мама всегда говорила, что не нужно делать людям зла, и ничего плохого с тобой не случится, – вспомнил Чернышев. – Но ведь это – иллюзии для дураков. Среди сильных мира сего эти законы не действуют».