В погоне за искусством

Весь предыдущий день я провел за осмотром колоссальной ретроспективной выставки его работ, которая заняла заметную часть главного здания Музея Гуггенхайма и его нового подразделения в центре города. Оба музея были закрыты для публики, поскольку дело было в четверг – день отдыха для персонала, но их открыли для меня по просьбе Раушенберга, потому что он хотел, чтобы до нашего разговора я увидел как можно больше из того, что он сделал за всю жизнь. И это был прекрасный пример парадокса, лежащего в основе его жизни и творчества. Раушенберг был, как я обнаружил, самым непритязательным и демократичным человеком, какого можно вообразить. Как художник, он принимает случайность, обыденность, приниженность, повседневность; его подход к искусству отрицает властность и эгоизм. Но за всем этим просвечивает мощное эго художника – чего, наверное, и следовало ожидать. Повинуясь его слову, двери музея раскрылись, и я послушно вошел.

РОБЕРТ РАУШЕНБЕРГ

ПЕСНЬ XIV: КРУГ СЕДЬМОЙ – ТРЕТИЙ ПОЯС – НАСИЛЬНИКИ НАД БОЖЕСТВОМ, ИСКУССТВОМ И ПРИРОДОЙ

Из серии «Тридцать четыре иллюстрации к Дантову „Аду“»

1958–1960

Я двигался по пустым залам галереи, за мной по пятам следовал смотритель. Утром я уже посетил частную галерею в Сохо, где была выставлена работа Раушенберга Четверть мили или две восьмых мили. На тот момент работа достигала двух с половиной метров в длину, но к моменту смерти Раушенберга в 2008 году стала длиннее. Она состояла из фотографий буквально всех мыслимых видов, плюс таких вещей, как светофоры, хилые кактусы и репродукторы, испускавшие самые разнообразные звуки. В квартире мы сели за стол в кухне, где этот великий человек продолжил пить белое вино. Самым заметным предметом в комнате была огромная черная кованая кухонная плита. Раушенберг, как оказалось, любил готовить и дал, как ему свойственно, уклончивый ответ на вопрос почему:

– Это самый приемлемый в обществе способ быть вместе со всеми и повернуться ко всем спиной.

Над плитой стоял телевизор. Он работал, и, пока мы болтали до начала официального интервью, Раушенберг ухитрялся почти не закрывать рот и одновременно следить за мыльными операми. Когда я включил магнитофон, он убрал звук, но картинки на экране продолжали мелькать, создавая фон для нашей беседы.

Для Раушенберга это была естественная среда.

– С ранней молодости на меня обрушивались телевизоры, журналы, весь этот мусор, вся избыточность мира.

Он считает, что честное произведение искусства «должно включать в себя все эти элементы, которые были и есть сама реальность».

Такой была фактура американской жизни уже в тридцатых и сороковых годах, когда Раушенберг взрослел; эти тенденции еще более усилились в 1997 году, когда мы с ним встретились.

– Я всегда удивляюсь, – заметил Раушенберг, – что в наши дни люди могут не быть в курсе всего. Нам не нужно искать информацию. Мы просто плаваем в ней.

Его подлинной темой и является этот ежедневный потоп всепроникающей информации.

Раушенберг страдал от дислексии, что объединяет его с многими другими художниками. Для них это, возможно, достоинство, а не недостаток. Большинство людей действует, сосредотачиваясь на определенном объекте в каждый момент времени; Раушенберг считал, что полно аргументов в пользу того, чтобы воспринимать как можно больше вещей одновременно.

Его искусство с самого начала было нацелено на максимальную инклюзивность. В его ранние (и, естественно, нереализованные) планы входило полностью сфотографировать, фут за футом, все Соединенные Штаты. Позднее он выдвинул идею о том, что нет причин не считать весь мир одним большим рисунком. То есть он явно не был человеком, который хоть что-то считал лишним.

Почти в самом начале интервью мы вышли на тему религии, потому что тогда она Раушенберга особенно интересовала. Он как раз работал над огромным изображением конца света для одного собора на юге Италии. Это была необычная задача для крупного современного художника, и еще страннее ее делало примечание к заказу. Францисканцы, которые заказали работу, пояснили Раушенбергу, что их церковь посвящена Падре Пио, в ней происходят чудесные исцеления, поэтому безрадостный апокалипсис им не нужен.

– Мы с вами одну и ту же Книгу читаем? – ответил им Раушенберг.

С другой стороны, Страшный суд, если посмотреть на него как на Каталог всей Земли – так назывался легендарный контркультурный журнал конца шестидесятых, – вполне соответствовал духу его творчества.

Вскоре выяснилось, что Раушенберг получил традиционное религиозное воспитание. Родом он из Порт-Артура, штат Техас, и у него еще сохранился легкий южный акцент. Его потомки представляли собой человеческий коллаж из жителей Северной Европы и коренного населения Америки: в его жилах течет кровь голландская, шведская, немецкая, а также индейцев чероки. Его мать была очень набожной.