В погоне за праздником

На следующее утро мы оба с трудом выбираемся из постели. После двух чашек очень крепкого кофе “Фолджерс” каждому пакуемся и выезжаем на автостраду 40 – нет терпения болтаться между хайвеем и старой дорогой. Долгое время и Джон, и я не произносим ни слова. Это редкость, ведь, как вы заметили, обычно я болтаю, даю указания, спрашиваю Джона, помнит ли он то и се, стараюсь заполнить воздух словами, как будто молчание невыносимо, – да так оно и есть. Но сейчас слышен только свинцовый вой восьмицилиндрового двигателя и шорох развернутых между нашими сиденьями карт, ими шелестит ветер.

Я ничего не говорю, потому что неотрывно смотрю на небо – на длинное, раскрытое в зевоте бесконечное лицо. Самое огромное, ослепительное, офигенно голубое небо в моей жизни. Глазам больно глядеть, но я не могу прекратить. Я таращусь в безоблачный простор, взгляд мечется туда и сюда и во все стороны, я видела по телевизору, так движутся наши глаза под веками, пока мы спим. Сердце трепещет и замирает, я всматриваюсь в эту мучительную бесконечность и жду, когда она распахнется и явит то, что там, я знаю, скрывается, – ревущую пустоту, засасывающую в себя все, что не приколочено.

Кое-кто перебрал кофе нынче утром.

Когда я соображаю, что дело в кофе, глаза враз прекращают метаться. И тут-то меня ошарашивает, прямо хоть челюсть с пола подбирай, красота этого неба. Что же до его размаха – перед этой беспредельностью я чувствую себя настолько незначительной, что понимаю: все мои проблемы в конце концов минуют и почти никто этого даже не заметит. И в этом я обретаю покой.

А как там Джон? Кофе и его взбудоражил и слегка свел с ума. Кепку мой муж надвинул на самые глаза, уши из-под нее топырятся. Разогнался, хочет побольше миль сегодня одолеть. Старые привычки долго живут. Хорошо, что мы сейчас на хайвее, но вскоре автострада 40 соединится с изрядным отрезком 66-го, который идет мимо Клайнс-Корнерс.

Я провожу пальцем по верхней губе – она влажная. Дискомфорт вернулся, какой-то новый, острозаточенный, раскаленным лезвием пронзающий внутренности. Дискомфорт, из-за которого хочется поговорить с детьми. Я отбрасываю путеводитель, открываю бардачок и принимаюсь шарить в поисках мобильного телефона.

– Джон! Куда ты задевал телефон?

Джон недоуменно таращится на меня:

– Я к нему не прикасался.

Дома такое происходит сплошь и рядом. Джон все перепрятывает. Он разучился класть вещи на место.

– Нет, ты его переложил. Я оставила его здесь, в бардачке, после того как позвонила в “Автоклуб”. Где он теперь?

Он злобно кривится:

– Не трогал я твой чертов телефон!

Вот-вот разбушуется, но мне плевать. Я так устала от вечных его глупостей. Все перерыла в бардачке. Нет телефона. Просто хоть плачь.

– Черт побери, Джон! – почти визжу я. – Я же знаю, ты его куда-то засунул. Куда ты его дел?

– В задницу себе его засунь! – рявкает Джон.

– Тебе в задницу, старый маразматик! Да куда же ты его пихнул?

Тут я припоминаю, что на полочке возле приборной панели, рядом с держателями для чашек, есть такая прямоугольная ниша для всего на свете. Заглянуть туда я не могу, но руку могу сунуть. И нащупываю что-то похожее на антенну.

Бинго! Мобильник.

– Какого черта ты сунул его сюда, Джон?

– Говорю тебе – я его не трогал.

И тут я вспоминаю, что сама же и спрятала здесь мобильник после того, как пользовалась им в последний раз, нарочно, чтобы Джон не добрался.

– Идиота кусок, – бормочу я.

– Иди на хрен! – откликается Джон.

– Ой, да ладно. Это я о себе.

Опускаю стекло и включаю телефон. Раздается музыка – специально чтобы отвлечь звонящего от мысли о микроволнах, проникающих в его мозг. Прикидываю, не пора ли принять голубую таблеточку, но пока что подавляю это желание и набираю номер Синди (оставляет ли она телефон включенным на работе?). Синди отвечает с первого же гудка.

– Привет, милая! – Я так радуюсь, услышав голос дочери, что вроде бы и боль отступает.

– Мам?

– Конечно, это мама. А ты кого ждала?

– Мам, ты где?

Стараюсь не замечать паники в ее голосе. И надеюсь, что своим звонком не навлеку на Синди неприятности.

– Ты сейчас можешь разговаривать?

– Да, мама, у меня обеденный перерыв. Где вы?

– Где-то в Нью-Мексико. Здесь очень красиво. Ты бы видела это небо, лапонька.

Синди резко перебивает:

– Мы оба сон потеряли из-за вас. Слава богу, что вы в порядке. Вы должны вернуться домой, мама.

Меньше всего на свете мне нужен сейчас спор с дочерью. Я счастлива слышать ее голос, а больше ничего не надо.

– Синтия, не из-за чего волноваться. Мы оба прекрасно себя чувствуем. Честное слово, получаем столько удовольствия!

Она громко фыркает, явно не поверив. Наверное, я слишком уж приукрашиваю, но я ведь пытаюсь успокоить ее, а может, и себя заодно.

– Вы должны вернуться домой. – Голос у нее хриплый, осип от курения и от переживаний. Хоть бы курить бросила.

– Синди, дорогая моя.

– Ведь ты больна. Я так боюсь…

Я не даю ей закончить фразу. Незачем мне выслушивать это от нее лишний раз.

– Милая, чему суждено случиться, того не миновать. И это нужно принять. Нам всем нужно это принять, договорились?