В погоне за праздником

– Черт побери, мама! – Хотя она ругается, голос упал почти до шепота, сдулся. – Кевин рвется позвонить в полицию.

– Так скажи Кевину, чтобы не глупил. Он только хуже сделает – превратит нас в Бонни и Клайда.

А ведь мы целились из пистолета в каких-то парней и грозились их убить. Слишком поздно. Мы уже Бонни и Клайд.

Синди откашливается.

– Как папа?

– С папой все хорошо. У него полно сил. Эти маленькие затмения иногда случаются, но в целом все в порядке. Он прекрасно ведет машину. Хочешь поговорить с ним?

Сопение в трубке.

– Давай.

Я немножко беспокоюсь, как он будет одновременно вести трейлер и говорить по телефону, но мне пора сделать паузу и отдышаться. Протягиваю мобильник Джону:

– Подними на минутку стекло, и сможешь поговорить по телефону.

– Кто это? – спрашивает Джон, закрывая окно.

– Твоя дочь, дурачок, – отвечаю я. – Синтия.

Я специально называю ее по имени, чтобы он не забыл так же обратиться к ней.

– Привет, Чаклс, – говорит в трубку Джон. Откуда это выплыло? Он не называл ее “Чаклс” с третьего класса. Тогда это были ее любимые сладости.

Джон улыбается – такой довольный, так рад поговорить с дочерью. Может быть, он думает, что говорит с маленькой девочкой, но какая разница, он счастлив, и Синди немного успокаивается.

– Мы будем осторожны, детка, – говорит Джон. – Я тебя люблю. Скоро увидимся.

И передает телефон мне.

– Синди? – говорю я.

– Да, мама? – Ее голос бодрее. Ей лучше, и мне от этого лучше.

– Я тоже тебя люблю. – Боль возвращается, но сейчас мне, право же, все равно.

– И я тебя. – У Синди вырывается короткий всхлип. – Пожалуйста, будьте осторожнее. Возвращайтесь скорее домой.

Я киваю, потом спохватываюсь:

– Передавай приветы Лидии и Джои. Скажи брату, что мы звонили.

– Обязательно. – Она громко дышит в трубку и вдруг дрогнувшим голосом: – Пока, мамочка.

Я нажимаю кнопку отбоя. Глаза щиплет – не уверена, просочившиеся в трейлер выхлопные газы тому виной или же тот факт, что моя пятидесятисемилетняя дочь, та, что с детства была своевольна и крута, та, что с восьми лет давала мне отпор, вдруг назвала меня мамочкой.

Мы проезжаем у подножия Скалистых гор, они окружают нас со всех сторон. И вдруг мне отчаянно хочется заговорить, убедиться, что я еще тут, еще издаю звуки. Я указываю на север:

– Видишь те горы, Джон?

– Что?

– Горы, там, вдалеке.

Джон молчит и только позевывает. Я еще тут, но я навожу скуку, и больше ничего.

– Это горы Сангре-де-Кристо, – говорю я.

Джон поворачивает голову:

– Криско? – переспрашивает он. – Как маргарин?

– Кристо. “Кровь Христова”, – поясняю я.

– Тьфу, – скалится Джон. – Христова, тоже мне.

На том разговор закончен. Если вы еще не догадались – Джон не из верующих. Думаю, его можно назвать атеистом. Родители не учили его никакой вере – наверное, в этом первопричина, но законченным язычником его сделало участие в войне, когда ему еще и двадцати не исполнилось. Джон не раз говорил, что когда прямо у тебя на глазах голова стоящего рядом парня вдруг исчезает, то веры в Бога от этого не прибавляется.

С войны он вернулся другим. Это уже не был соседский паренек, преследовавший меня с назойливостью комара, все время куда-то приглашавший. Я по меньшей мере раз десять ему отказала, а он все твердил, что женится на мне. Я смеялась ему в лицо – беззлобно, и все-таки смеялась. Он был моложе тех парней, к которым я бегала на свиданки, он нисколько меня не привлекал.

В итоге я обручилась с другим парнем, но с тем что-то случилось во время войны. И если вы думаете, что в такой форме я хочу сказать, что его убили, то ошибаетесь. Сукин сын меня бросил. Да, изменил мне во время войны. Я, кажется, единственная среди всех, кого знаю, с кем такое произошло. Девушки обручались, выходили замуж, беременели и так далее. Я знала девушек, чьи возлюбленные, женихи, мужья погибли или пропали без вести, но я оказалась единственной, кому от солдатика пришло письмо с отставкой. Пока их полк квартировал в Техасе, Чарли отыскал себе легкую на передок армянскую деваху и женился – предварительно ее обрюхатив.

А Джону удалось вернуться. И мне кажется, в ту пору самым привлекательным в нем было – помимо того, что он стал крупнее и спокойнее, – что он вроде бы перестал интересоваться мной. В первый год службы он часто писал, как мечтает вновь увидеть меня, как тоскует по дому. А много лет спустя показал сделанные во время войны фотографии, и меня, я помню, потрясло, какие же все они были юные – словно старшеклассники, позирующие голыми по пояс, с тяжелыми на вид ружьями, с японскими флагами, снятыми с убитых ими солдат. Все эти мальчики, притворявшиеся храбрыми и задорными. Помню, как Джон показывал мне на этих фотография – кто погиб, кто вернулся домой.

На его письма я ответила всего раз-другой. Ничего личного, просто я не умела писать письма. Всегда была не очень-то уверена в своих талантах по этой части. И к тому же тогда я еще считалась невестой Чарли. И, как оно обычно бывает, Джон перестал писать точно в тот момент, когда меня бросил Чарли.