В погоне за праздником

– Выпьем по коктейлю, Джон. Будем лучше спать.

– Годится.

В мини-баре обнаруживаются крошечные бутылочки “Краун рояль”, но сладкого вермута нет, придется импровизировать. Разлив напитки по стаканам, достаю из сумочки пакетик подсластителя, сыплю поровну Джону и себе, размешиваю пальцем. Какая-то добрая душа позаботилась наполнить махонький лоток для льда, так что мы в полном ажуре. На ценник бара я и смотреть не стала. Глядишь, быть мотовкой окажется намного проще, чем я думала.

Мы с Джоном усаживаемся за маленький столик в гостиной и потягиваем коктейль. Он оглядывает помещение и присвистывает:

– Вау, где это мы?

– Это наш с тобой номер люкс. Роскошный, а?

– Ну, я скажу, – он приподнимает стакан, как бы желая со мной чокнуться, – вот это жизнь!

– То, что от нее осталось, – уточняю я и касаюсь своим стаканом его стакана.

Два “Манхэттена” спустя Джон храпит, как бензопила, на кровати в соседней комнате, не раздевшись. Надеюсь, у него не случится очередная авария. Я сижу тут, подумываю включить телевизор, но никак не соберусь с силами. Голова плывет – возможно, сахар упал, но, скорее всего, виной алкоголь и таблетки. Наконец я поняла, что значит “не чувствовать больше боли”. Это славно. Мы, наркоманы, именно в таком состоянии и функционируем.

Второе утро подряд я просыпаюсь рядом с мужем. Вместо того чтобы уснуть в удобном кресле, как обычно и делала, в последний момент я перетащилась в спальню, чтобы лечь рядом с Джоном. Его мочевой пузырь вел себя смирно, насколько я могу видеть, ощущать или обонять, и когда я открыла глаза после нескольких беспокойных часов того, что условно именуется сном, но больше походит на переключение между тысячью кабельных каналов, причем всюду показывают фрагменты моей собственной жизни, то была вознаграждена.

– Доброе утро, Элла, – говорит мне Джон; глаза у него ясные, блестящие.

– Привет, Джон.

– Хорошо спала? – Он берет с тумбочки очки, надевает.

– Не очень. А ты как?

– Как бревно. Замечательно себя чувствую.

– Я рада.

Он оглядывается, глаза расширяются в изумлении.

– Ого, как тут все здорово. Ты прибрала?

Я изумлена не меньше. Впервые Джону представляется домом не запустелый кемпинг и не тесный номер мотеля. Наконец-то дом – четырехзвездочная гостиница. Дождалась.

– Да, я капитально все убрала, – отвечаю я, гладя его по щеке. – Джон, а ты помнишь, как мы ездили в Нью-Йорк на озеро Джордж?

– С детишками?

– Не в тот раз. Синди уже была замужем, а Кевин достаточно большой, чтобы остаться дома один. Мы поехали только вдвоем.

Джон ухмыляется:

– Одну штуку про озеро Джордж я помню. У нас был номер с большой ванной, мы налили горячей воды и взлезли туда вдвоем.

Я улыбаюсь в ответ:

– Да, мы оба тогда были намного худее.

Джон заглядывает мне в глаза. Мой прежний Джон смотрит мне в глаза, слегка наклонив голову, а потом целует меня. Целует крепко – давно уже так не целовал. Мы целуемся, как мужчина и женщина, а не как двое стариков, привыкших именовать друг друга “мамочка” и “папочка”. Но от его несвежего дыхания мой желудок трепещет, восстает, весь выпитый накануне алкоголь в сочетании со всеми этими таблетками приходит в движение и гонит кусочки гамбургера из кишок обратно мне в глотку. И вот оно вырывается – резкий выплеск желудочной кислоты. Немного, но ожгло как огнем. Я успеваю оторваться от Джона как раз вовремя, чтобы меня стошнило на пол рядом с кроватью.

– Элла! Что случилось?!

Я пока не оборачиваюсь к нему – опасаюсь, как бы мой гейзер не начал извергаться во второй раз, и пыхчу из всех сил, стараясь заглушить не слишком музыкальные звуки, чтобы не встревожить Джона. Плоховато стараюсь.

– Элла! – Он вскакивает и направляется в сторону ванной. – Я тебе принесу воды.

Вдыхаю и поворачиваюсь проследить, куда он идет. Он сразу же, не затрудняясь, отыскал ванную. Видимо, если ты принимаешь какое-то место за свой дом, то знаешь, где в нем ванная комната. Возвращается со стаканом воды.

– Выпей. Посмотрим, не станет ли лучше.

– Холодная?

– Комнатной температуры. Ничего. Пей.

Я пью теплую воду, думая, меня опять вывернет, но вода удерживается в желудке. И тошнота проходит.

– Лучше тебе?

Я киваю. Приятно, когда он так заботится и тревожится обо мне. Давно уже он не ухаживал за мной, только я за ним.

– Отчего тебе поплохело, как ты думаешь?

– Вчерашний обед, – отвечаю я. – Наверное, оказался слишком тяжел для моего желудка.

Он не помнит, что было вчера, не помнит, что мы ели, вообще ничего не помнит. Он ложится рядом со мной, и несколько минут мы просто вместе молчим.

Потом я встаю – все еще немного шатко, – наливаю в кувшин для льда теплую воду, вытаскиваю из своей сумки для ночевки маленький баллончик “Лизола”, собираю оставшиеся полотенца и, как могу, прибираю за собой.