В погоне за жизнью. История врача, опередившего смерть и спасшего себя и других от неизлечимой болезни

Однако я не позволял себе обманываться и не думал, что теперь все улажено. Показать, что я помню, какие цветы и конфеты она любит, – это милый первый шаг, но он не компенсирует тот ущерб, который я нанес, дважды запретив ей посетить меня на смертном одре. Так что я собрался с духом и спросил, не хочет ли она приехать ко мне в Роли. Она согласилась. Я воспринял готовность встретиться как хороший знак, но все равно нашел множество поводов волноваться. Мне становилось лучше, но живот по-прежнему раздували семь литров жидкости, а голова облысела от химиотерапии (некоторые считают такой образ крутым, но… я не мог к этому так отнестись). Я постоянно переживал из-за того, как выгляжу. Я был зациклен на внешнем виде. Конечно, мое потерявшее форму тело – лишь вершина айсберга, видимая часть болезни Кастлемана, напоминание о гораздо более насущных, но незримых проблемах. Впрочем, заболевание на некоторое время скрылось из виду (и из моих мыслей). А вот внешность определенно не собиралась оставлять меня в покое.

Мы не виделись с Кейтлин больше года. Я беспокоился о первых неловких моментах и о том, что последует за ними. Откровенно говоря, я боялся, что Кейтлин не захочет возобновить отношения, учитывая мое состояние и все то, что я заставил ее вытерпеть. Это не удивило бы меня. Это было бы ужасно, но понятно.

И все-таки я собирался попробовать. Я думал об этом, а теперь делал это.

Кейтлин приехала в Роли через пару недель и пришла прямо к моей сестре. На этот раз я не запретил ей входить и не стал общаться через посредников. Я встретил ее прямо в дверях. Она увидела меня. Я видел, что она смотрит на меня. Первым делом Кейтлин поболтала с сестрой и моей племянницей, которую она много лет нянчила, а потом мы впервые за долгий период остались наедине. Мы сидели на диване моей сестры – том самом, на котором провели вместе столько времени, когда встречались.

Я положил одну руку на плечо Кейтлин, а вторую – на свою голову, тщетно пытаясь прикрыть лысину.

Но мой внешний вид ее не заботил. На уме у нее было другое: она сказала, что хочет возобновить отношения.

– Ты уверена? – спросил я, глядя в сторону. Я боялся встречаться с ней взглядом, боялся показать, как сильно этого хочу. Мне было важно, чтобы решение приняла она сама, независимо от моих желаний.

Когда ты болен – приятно, если люди делают что-то из сочувствия к тебе. Здорово быть объектом заботы и утешения. Но когда ты очень, очень болен, это… уже не так мило. Появляется беспокойство – вдруг они стараются из чувства долга или из страха перед твоей неминуемой кончиной. Я уверен, что большинство людей не смогут разобраться в своих мотивах, даже если попытаются. Они просто делают то, к чему их тянет. Однако как объект всей этой доброты и внимания ты начинаешь переживать: а как они поступали бы, не будь ты в таком состоянии? Ты знаешь, что они такие, какие есть, но сейчас, перед лицом твоей болезни, они поставлены в иные условия. Ты уже не просто ты – обычный человек, который их радует или сердит, которого они обнимают или ругают в зависимости от обстоятельств. Теперь ты – может быть, навсегда – человек с заболеванием. А это значит, что твоя болезнь хотя бы отчасти, но влияет на поведение людей – на то, что они готовы для тебя сделать, на то, как далеко они согласны зайти, жертвуя собственными потребностями.

Поймите меня правильно: я хотел прожить вместе с Кейтлин всю жизнь, снова быть вместе – хотел этого больше всего на свете. Но при этом я ощущал боль и вину за то, что поставил ее перед таким выбором. С моей точки зрения, у нее было два варианта: связать свою судьбу с человеком, у которого, возможно, нет будущего, или уйти и унести с собой болезненное осознание, что ты разочаровала того, кто стоит на краю могилы.

Теперь я понимаю, что мое здоровье никак (или почти никак) не повлияло на ее решение о возобновлении отношений. Ее волновали совсем другие вопросы: сбавлю ли я темп в этой яростной гонке за своими амбициями, а если я этого не сделаю, то сможет ли она смириться с ним? Она думала о том, как мы могли бы поставить друг друга на первое место в жизни и как она будет чувствовать себя, если это окажется невозможным. Моя серьезная болезнь лишь подтолкнула ее попробовать. Жалость ко мне и нежелание огорчать больного человека не имели с этим ничего общего.

Я сидел и по-прежнему не смел поднять на нее глаза. Она дождалась, когда я наконец это сделаю, и ее направленный на меня взгляд я не забуду никогда. В нем одновременно читалось: «Ты с ума сошел?» и «Я уверена».

– Я же такой толстый и лысый! – слабо запротестовал я.

Но она смотрела мне в глаза прямо и без колебаний, хотя и слегка подняла брови – знак того, что для нее довольно оскорбительно само предположение, будто ее может отталкивать мое физическое состояние.

И я перешел к корню проблемы.

– Кейтлин, кто знает, когда все это вернется?

– Какая разница? – отрезала она.