В поисках Божества

Если перейти теперь собственно к новозаветному канону, то на первенствующем месте мы найдем, конечно, наши четыре евангелия, с их неоспоримым и общепризнанным издревле священным авторитетом. Хотя рядом с ними могли стоять, как мы видели, некоторые другие древние евангелия, значение наших четырех евангелий никогда не подвергалось сомнению, и его не могли поколебать усилия научной критики найти следы интерполяций в некоторых текстах (в особенности в последних главах Свв. Марка и Иоанна). Маркион во II в. поднимал вопрос о догматическом авторитете евангелий (мы знаем, что он признавал неопровержимым документом христианского учения только повествование Луки, и то лишь частью), но критика его не касалась значения остальных евангелий, как древнейших памятников христианской письменности. Евангелие Иоанна отвергалось т. наз. «алогами», но только как опора учения о Логосе. Церковная же традиция издавна окружала все четыре наши евангелия благоговейным почитанием и ревниво оберегала их авторитет, настолько твердо, впрочем, установленный, что даже полуеретик Татиан в основу своего составного евангельского текста принял только данные четырех канонических евангелий, отчего этот сводный текст получил название четвероевангелие. Достойно внимания, что, несмотря на неоднократные указания на несогласие и даже противоречия повествований четырех евангелистов, Церковь признала однако нужным сохранить в неприкосновенности древние тексты их Евангелий и отказалась от заманчивой идеи слить их воедино с устранением всяких противоречий: здесь ярко выступают заслуги Церкви в деле поддержания старых, почитаемых традиций, поступиться которыми не считалось возможным даже в интересах церковной экзегетики.

Эта древняя традиция исконного и общепризнанного авторитета четырех евангелий впоследствии привела к убеждению, что канонических евангелий должно было быть именно четыре, причем это мнение подкреплялось любопытными мистическими соображениями и символами. Уже у Иринея[688] встречается уподобление четырех евангелистов четырехликому херувимскому образу (Иез. I, 10; Откр. IV, 7), и чем дальше, тем шире развивалась эти символика. В книге Expositio IV evangeliorum (приписанной Иерониму) образами четырех евангелистов называются: четыре стихии (земля, вода, огонь, воздух)[689], четыре реки, протекавшие в земном раю, четыре главные добродетели и т. д., вплоть до четырех углов Ноева ковчега. Тут же находим и сравнение с четырехзрачным[690] видением Иезекииля и Боговидца в Апокалипсисе, и этот последний символ настолько прочно был усвоен христианским сознанием, что под его влиянием христианская иконография обогатилась общеизвестными аллегорическими атрибутами четырех евангелистов: ангела для Матфея, льва для Марка, тельца для Луки, орла для Иоанна. Вся эта символика свидетельствует о весьма интересных попытках придать догматическую ценность традициям, неразрывно связанным с историческими преданиями христианства. Во всяком случае, уже в глубочайшей христианской древности были известны сборники, содержавшие наши четыре канонических евангелия; только порядок размещения их был не сразу установлен: в некоторых древних списках вслед за Матфеем и Марком следует Иоанн, а Лука на последнем месте, в других — Лука помещен за Матфеем, затем следуют Марк и Иоанн. Принятый ныне порядок — Матфей, Марк, Лука, Иоанн — встречается со II в. и постепенно упрочился повсюду.

Сборники посланий Ап. Павла были известны, быть может, даже до составления евангельских сборников; часть этих посланий (напр. послание к Римлянам, I к Коринфянам, к Галатам) явилась как бы ядром новозаветного канона, и авторитет их никогда не оспаривался. Спорными считались иногда послание к Коллоссянам, II Коринфянам, II Солунянам; послание к Эфесянам многими отождествлялось с п. к Лаодикийцам, оставшимся вне канона. Относительно посланий к Тимофею (обоих), к Титу и к Филимону высказывалось мнение, что они лишь частные письма и не должны занимать места в каноне. Послание к Евреям безусловно отвергалось или же приписывалось Варнаве; впервые было оно принято под именем Павла в Александрийской Церкви, и Ориген приложил немало стараний к внесению его в общий церковный канон. Наконец, мы знаем, что Ап. Павлу приписывались и другие послания (II к Филиппийцам, к Александрийцам и др.), не удостоившиеся включения в Новый Завет; трудно сказать, входили ли они когда-нибудь в отдельные сборники посланий Павла.