В поисках Божества

Первые примеры такого радостного и чистого братского общения были почерпнуты, как мы уже видели, из преданий о Самом основателе христианства и об окружавших Его восторженных женщинах, отдававших возлюбленному Учителю все сокровища своей души. Постоянные же духовные союзы, скрепленные совместной деятельностью во имя Христово, появились в христианской общине уже со времен апостольских; на них можно найти указание и в послании Апостола Павла к Коринфянам (I Кор. VII, 36–38; IX, 5). Этот обычай прочно укоренился в Церкви, был в полном расцвете в I–II веках, создал особенное настроение радости и теплоты в братских собраниях, набрасывал на внутреннюю жизнь общин покров бесплотной мечты[99]. Из быта первых последователей христианства духовный брак был перенесен в жизнь духовенства: предстоятели Церкви, пресвитеры, епископы часто бывали в союзе с духовными супругами, носившими особое название subintroductae, συνεισακτοι. В III–IV вв. этот обычай сосредоточивался уже исключительно в быте духовенства, ввиду упадка среди мирян аскетических идеалов, необходимых для установления истинно целомудренных отношений. Но, к сожалению, общий упадок нравов уже ощущался и в духовенстве, духовные союзы давали повод к всевозможным злоупотреблениям, соблазнам и скандалам, чем вызывали грозные обличения со стороны Отцов Церкви и целый ряд церковных запретов. Осуждение этого обычая вынесено и Анкирским собором на Востоке в 314 г. (правило 19-е), и — несколько ранее — Эльвирским собором на Западе (ок. 303–306 г.)[100].

Первый вселенский, Никейский собор 325 г. категорически запретил введение женщин-subintroductae в дома духовных лиц (правило 3-е), и это постановление неоднократно подтверждалось последующими соборами, а также святоотеческой литературой и обличительными речами пастырей Церкви (как напр. Иоанна Златоуста), громившими этот обычай как повод к постоянному соблазну.

Былая светлая мечта о бесплотном союзе превратилась в уродливое и грязное пятно на церковной жизни, которое приходилось уничтожать самым решительным образом; огрубевший мир уже не мог вместить былого идеала, и он отпал. Но воспоминание о нем, освобожденное от всякой укоризны, должно быть лучшим свидетельством чистоты и подъема духа в первобытном христианстве. То был порыв мистического восторга, на краткий миг порвавший все оковы плоти и вознесший человеческий дух на такую высоту, что, казалось, вот сейчас должны разрушиться последние преграды — и душа сольется со светом Божества. То был момент сверхъестественного подъема, однажды пережитый человечеством. Пусть этот краткий миг сменился веками пошлости, и светлая мечта погасла в сером тумане забвения. Наш тусклый, оскудевший мир доныне живет лишь бессознательным пережитком этого прошлого, этих мгновений божественного восторга, подобно тому, как остывшая планета, продолжающая свое бездушное круговращение в мировой эволюции, жива еще лишь былой теплотой и пережитком того стихийного, хаотического горения, что создало когда-то из нее небесное светило[101]…

Subintroductae не сразу были вычеркнуты из церковной жизни соборными постановлениями. Обычай, ниспавший с высших степеней идеализма в муть скрытого греха, кое-где держался до V, даже до VI века, ложась темным пятном на быт духовенства. Борьба против него сопровождалась усиленной реакцией против влияния женского элемента в жизни христианской Церкви. Даже роль диаконисе стала всячески урезываться; им было предоставлено лишь обслуживание женской части собрания верующих в тех случаях, когда болезненная христианская стыдливость не допускала прикосновения и даже присутствия диакона-мужчины (например, при обряде крещения). Но и в этой роли женщины внушали какую-то брезгливость; их присутствие в алтаре было признано нетерпимым (44-е пост. Лаодикийского собора 346 года), их значение в церковной жизни подвергалось и дальнейшим всевозможным ограничениям, и самоё звание диаконисе осталось пустым звуком, ненужным пережитком старины, лишенным даже внешнего признака священнослужения: рукоположения[102].

Из жизни христианской общины роль женского элемента была вычеркнута. Лишь в монашестве и в его стремлениях к идеалу подвижничества женщина являлась по-прежнему полноправной, лишь здесь над ней сверкал былой ореол. Но в новом общественном строе, создаваемом христианством на развалинах древнего мира, для нее уже не было места, она оказалась в приниженном положении, ее роль на долгие века была кончена.

Однако мы далеко отвлеклись от первобытной христианской общины и должны вернуться к тому моменту, когда развитие ее организации вызвало потребность выяснения ее отношений к внешнему миру и создало необходимость выработки какой-либо формулы законного существования.