В поисках Божества

В первобытной Церкви это благоговейное отношение к женщинам сказывалось не столько в участии особо поставляемых диаконисе наравне с диаконами в служении нуждам общины (а также и в богослужебных обрядах), сколько в особом почитании, воздаваемом женщине-пророчице, деве-носительнице высших идеалов целомудрия и чистоты. В тех условиях, среди которых развивались христианские общины, женщина, и в особенности молодая девушка из благополучной языческой семьи, тайком посещавшая братские собрания, являлась действительно героиней, пренебрегавшей риском самых тяжелых последствий своего увлечения учением Христовым. Иногда бдительность надзора за ней в родительском доме побуждала ее к бегству из-под гнета семейных условий, ставших невыносимыми, в особенности когда этот гнет усиливался принуждением к браку, угодному родителям, но ненавистному юной девушке, воспринявшей жадною душою христианские аскетические идеалы. Подобное бегство из-под родительского крова, однако, было нередко сопряжено с большой опасностью, и притом навлекало гнев семьи и ее сородичей на всю христианскую общину. Вся литература «житий святых» полна случаев преследований, начатых богатой или знатной семьею против христиан, укрывших дочь-беглянку; иногда такое преследование завершалось тяжелой карой, постигавшей не только виновницу, но и других членов общины, в особенности ее предстоятелей. Такой участи, т. е. истязаниям по инициативе оскорбленных родителей и покинутого жениха, подверглась, по преданию, только что упомянутая нами Фекла, ученица и спутница Апостола Павла, удостоенная Церковью звания первомученицы и равноапостольной[97].

Мы вправе предположить, что в течение первых десятилетий христианской истории враждебное отношение к последователям Христа вызывалось главным образом подобными случаями обращения молодых женщин, отказывавшихся, ради идеалов христианского целомудрия, от сожительства с мужьями, или от брака с предложенными женихами: об иных же официальных поводах к гонениям мы не имеем сведений в течение всего I века, за исключением кровавой вспышки при Нероне, приписавшего христианам поджог Рима, устроенный им самим[98]. Христианство в своей первобытной чистоте не представляло опасности для государства и не могло вызвать правительственных репрессий. Но его пренебрежительное отношение к семейному началу наложило на него определенный отпечаток с первых дней его развития; вольные радости экстаза, столь легко умещавшиеся в укладе равнодушной общественной жизни, были несовместимы с семейными отношениями, предъявляющими иные требования к человеческой психологии, глубже затрагивающими человеческую душу и ее сокровенную жизнь. Семейный быт ложился тяжким бременем на юную душу, томимую духовной тоской и жаждой просветления. Над ним тяготел ничем не заглушаемый приговор: «враги человеку домашние его».

Отрицательное отношение христианства к семейному началу выразилось, быть может, наиболее ярко в оригинальном обычае, весьма характерном для первобытной христианской общины, а именно в духовном браке.

Этот обычай заключался в том, что в доме безбрачного христианина-аскета поселялась девушка-христианка, также принесшая обет безусловного целомудрия; их совместная жизнь слагалась в виде духовного союза, совершенно чистых братских отношений, почти естественных между «братом» и «сестрой», преодолевшими всякие плотские наклонности. В этой тяжелой борьбе духа с плотью «братья» и «сестры» находили друг в друге взаимную поддержку, и совместный подвиг воздержания был главной основой духовного союза. Но помимо того, духовный брак имел и практическое значение в мире, где девушка-христианка, уходя из языческого дома во избежание брака по принуждению и ненавистных семейных уз, лишалась, таким образом, приюта и защиты й находила их в доме «брата»-христианина. В то же время такие «сестры» заменяли для безбрачных «братьев» ту обстановку семейного очага, от которой они по аскетическим соображениям отреклись. Хрустальная чистота нравов христианской общины создала идеал кроткой и чистой Марфы, пекущейся о своих братьях во Христе: для целой общины эту роль играли особо поставленные вдовицы, а в частных домах братьев — духовные супруги-сестры. В этих обычаях христианство впервые явило миру пример повседневного применения женского самоотвержения, жажды подвига, так часто сочетающейся в женской психологии с кроткой преданностью одному избраннику. То было проявление такой глубины проникновения в человеческую душу, рядом с которой особенно ярко выступает все убожество нашей современной жизни с ее условностями, с ее тесными рамками приличий и «здравого смысла». Чистый порыв религиозного восторга создавал условия жизни, при которых дух высоко и вольно парил над всякой житейской скверной.