В разъяснении христианской догматики Римская Церковь не занимала первенствующего места. Ей были чужды мистические увлечения, пламенный экстаз восточных созерцателей. Но она являлась руководящим центром, вокруг которого сосредоточились все те умеренные тенденции христианского сознания, без которых невозможно было создать церковную дисциплину. Мы уже отметили ее роль в создании христианской традиции в умеренном духе, мы видели, как, например, в истории первой апостольской проповеди ей удалось устранить напоминания о несогласиях и препирательствах Апостолов, как, смягчая тени, сглаживая резкие очертания старых сказаний, ей удалось создать новую примирительную традицию и закрепить в христианском сознании воспоминание об апостольской проповеди как о едином гармоничном целом. Подобным же образом приступала она и к устранению неприемлемых крайностей, к прокладыванию такого среднего пути, по которому человечество могло брести без особенного труда, под руководством церковного авторитета. Отсюда — недоверчивое отношение к требованиям безусловного аскетизма, абсолютной чистоты, сильного духовного подъема. Рим мечтал о такой Церкви, которая была бы доступна всем, а не одним лишь немногим избранным. Отсюда — требование подчинения авторитету Церкви, снимающей с человеческой немощи бремя тяжкой ответственности. Назревал план общины средних людей, вместо отборной фаланги героев духа — носителей высших духовных идеалов. Но в этой идее спасительной организации, действующей совокупностью духовных сил человечества и поддерживающей каждое отдельное слабое сознание, было своеобразное величие, и будущее принадлежало ей.
Идеи эти не сразу выяснились в христианском сознании. Эволюция христианской мысли совершалась медленно, ее приспособление к реальным условиям существования носило характер длительного бессознательного процесса. Мы уже сказали, что до самого конца I века все христианство жило в напряженном ежечасном ожидании мирового конца, исключающем всякие помыслы о приноровлении к общественной жизни. В некоторых частях христианского мира, на Востоке, это состояние продолжалось до середины, даже до конца II века (монтанистские грезы), — в других же, на Западе, к тому времени уже вполне завершилось примирение с жизненными условиями и приспособление к ним религиозного миросозерцания. Большое значение в этой эволюции имел тот факт, что христианство, как мы видели, распространялось и укреплялось преимущественно в крупных городских центрах: здесь выяснение отношений ко всяким жизненным и общественным условиям становилось неизбежным, и установление какого-либо modus vivendi напрашивалось само собою. Те аморфные, если можно так выразиться, общины, где всякий по желанию являлся учителем или пророком и где единственной связью между верующими была общая религиозная экзальтация, были возможны в каком-нибудь захолустье Малой Азии, но, например, в Эфесе (или — тем более — в Риме) представлялось необходимым организовать на твердых началах управление общиною, сосредоточить это управление в руках немногих лиц, которые были бы не только верховными распорядителями во внутренней жизни общины, но и представителями ее перед внешним миром. Здесь же, в этих крупных центрах городской жизни, выяснилась необходимость и установления каких-либо внешних признаков принадлежности к общине, и определения тех основ этики, на началах которой возможно было созидание общественной совести христианства. Надо было вбивать устои христианской жизни, закладывать здание крепкой и долговечной церковной организации. И это начинание естественно оказалось переданным в руки все тех же лиц, облеченных авторитетом во внешних и внутренних делах общины и являвшихся ее представителями во всех сношениях с миром и светской властью. То были предстоятели общин, пресвитеры и епископы, среди которых последние, игравшие сперва роль председателей собраний, стали быстро приобретать все большее значение и вскоре сосредоточили в своих руках полноту авторитета и власти. К концу I века уже повсеместно выяснилась эта эволюция христианской общины в сторону сплоченной организации с епископом во главе, и в течение II века всюду завершился процесс перенесения всего морального веса общины на личность стоящего во главе ее епископа, авторитет которого стал безграничным не только в вопросах религиозного миросозерцания, но и в деле разъяснения всех конфликтов христианского сознания с реальными условиями жизненного быта.