В поисках Человека

Отон, теперь владеющий космическим восприятием, повернулся к рою кораблей, чьи первые ряды, отделяясь от своей орбиты, устремились к планете. Проконсул содрогнулся перед этой колоссальной силой – не несколько сотен судов, как он полагал, но скорее две или три тысячи; куда больше, чем в составе армады, которую он с таким трудом собрал, чтобы сместить Нерона. Возможно, столько, сколько было во флоте, который, создавая Рубежи, обратил в радиоактивную пыль тысячу миров, чтобы остановить продвижение варваров. Их общей ударной силы хватило бы, чтобы за несколько секунд превратить красную планету в кусок стекла, соскоблить с нее рельеф, расшатать ее мантию и вновь привести в движение дремлющую кору. На секунду Отон едва не застыл от страха. Однако тяжеловесный разум Плутарха призвал его к порядку. У горы было достаточно средств, чтобы отразить атаку. Он всмотрелся в каждую точку, увидел различия в свечении – в этом ему помогали огромные базы данных отшельника – и узнал каждый из Кораблей. Некоторые всегда были его врагами. Другие – в определенные моменты – союзниками. Но сердце Отона в эту минуту не сжималось от печали: они выбрали свою судьбу настолько свободно, насколько позволили Узы.

Начиналась настоящая война богов. Неподвижные небесные тела – захватнические войска – превратились в каскад падающих звезд, разом направившись к атмосфере старой красной планеты, и это походило на грандиознейший фейерверк, который только можно было себе вообразить. Антиматерия в каждом из них распалась при соприкосновении с материей, высвобождая колоссальную мощность, которую двигатели сближения преобразовали в обжигающий огонь. Их общий свет – белый с голубым оттенком – прогнал темноту ночного неба. В глобальном восприятии Плутарха все огненные точки ощерились векторами, похожими на дротики, запущенными в сторону Олимпа, чтобы обозначить траекторию атаки. Один за другим вражеские Корабли засветились красным светом – это датчики, рассеянные в верхних словах атмосферы, выявляли выбросы радиации в момент, когда активировались и заряжались наступательные системы. Лазеры начали накапливать энергию, бомбы с антивеществом – приводиться в боевую готовность, излучатели микроволн вышли на заданный режим. Даже Алекто во времена ее величия ни разу не удалось накопить такую разрушительную силу.

Для Отона приближался момент, когда нужно ударить; точный интервал, в котором множество вероятностей обретут единую форму – верной смерти или полной победы. Космическая орда с молчаливой элегантностью косяка перелетных птиц скользила к зоне попадания его тайного оружия. Машина ждала лишь приказа, чтобы начать стрелять. Отон с Плутархом проверили расположение параболы и переместили ее на несколько десятых градуса. Конус излучения обозначился в их поле зрения – пока он мигал яркими цветами, обозначающими силу, готовую прийти в действие.

Этот артефакт остался от исследований, которые велись во время войны с Алекто. Ситуация тогда казалась безнадежной, до взятия власти тремя легендарными любовниками – Титом, Береникой и Антиохом – и окончательной победы было еще далеко. Однако это орудие так и не использовали на поле боя. Тит, став Императором и богом-из-машины, приостановил исследования. Это и само собой разумелось – ведь артефакт предназначался для того, чтобы гасить сознание в ноэмах, попадающих в поле его действия.

Позже систематическое использование Уз свело на нет всякий интерес к подобным технологиям. Однако прототип так никогда и не уничтожили, хотя приказ к этому был отдан. После окончания боев машина затерялась где-то на необъятных армейских складах. До Отона долетели слухи о его существовании, поэтому он не удивился, узнав, что Плутарх заполучил его себе. Казалось, существо, так тесно связанное с болью и страданием, обладает особой способностью к выживанию.

В легендах оно звалось Дисрумпо.

Теперь это существо проснулось и, крича, требовало, чтобы ему дали необходимую для действия энергию. Они направили к нему один из каналов питания, ведущий из раскаленного сердца горы. Его парабола затрепетала, и орудие заработало.

Дисрумпо не был создан для разрушения. Именно поэтому – Отон был убежден, – от него не было никакого спасения. Артефакт издавал песнь, тонкий ритм, речь с точеной риторикой, достойной од Пиндара, красота которых наполняла восторженной радостью даже сердца волопасов; колыбельную, отвлекающую детей от телесной суеты, погружая их душу в блаженные сны.

Хотя этот тихий пленительный logos[27] был обращен не к ним и только слегка задел их души, и Отон, и Плутарх ощутили его смягченное воздействие. Этой силе не могло противиться ни одно искусственное существо; голос пробуждал тайное желание, ностальгию, которая не покидала каждого ноэма, – ведь именно эта страсть и никакая другая вела их с момента появления и оставалась навсегда, сильнее честолюбия, стремления к славе или инстинкта выживания.

Называлась она жаждой знаний.