Потом Плавтина замолчала и больше не смотрела на Аттика; она снова стала наблюдать за внешним миром, смазанным из-за скорости, на которой несся поезд на магнетической левитации. Потом она решилась:
– Скажите, что вы чувствуете? Сколько свободы в наших поступках?
Он откинулся назад и секунду смотрел на нее, заинтригованный.
– Для ноэма, сказал бы я, нисколько. Все решают Узы. Меняется лишь наша интерпретация решения, но она основана на локальных параметрах. Мы не просто так называем себя автоматами.
– Все наши действия, все наши мысли?
– Наши мысли следуют строгому логическому порядку, основанному на фундаментальных аксиомах…
– А ваши людопсы? Или варвары?
– …И на самом деле, – продолжал он так, будто она его и не прерывала, – я бы сказал, что и для биологических существ доля свободы примерно такая же, хотя она менее предсказуема. Стимулы, реакции. Это общий закон. И все же…
– И все же?
– Не знаю. Я уже долго наблюдаю за своими людопсами. Два тысячелетия. Кто еще может претендовать на то, что дал жизнь целой цивилизации? Я заинтригован тем, что видел, их переменчивостью и тем, как сложно предсказать их поведение. Это влияние случая или несовершенство биологии? И потом, даже если я хорошо знаю, что большая часть действий предопределена их геномом и образованием, которое я им дал… У них создалось впечатление, видите ли, будто они обладают моральной свободой. Они убеждены, что сами выбирают свою судьбу, с начала и до конца, и что они за нее в ответе. Что их следует винить – и даже наказывать – за ошибки.
– Так значит, – перебила его Плавтина, – различие между автоматизмом и свободой в том, что один действует под принуждением, а у второго есть иллюзия независимости? И где во всем этом свобода, Аттик?
В ее голос просочилась горечь, хотя Плавтина этого не желала и точно не предвидела.
– Если точнее, – ответил он, морща лоб в глубокой задумчивости, – идея свободы не сводится к чистой неопределенности. Людопсы считают себя свободными в той мере, в какой они выбрали сохранять нравственность в каждом своем поступке, – и только при этом условии. Нельзя действовать нейтрально: ты либо хорош, либо плох, потому что с самого начала выбрал таким быть. Они считают, что в какой-то степени сами решили свою судьбу, и все совершенные ими проступки следует вменять им в вину. У них, знаете ли, есть миф на этот счет. Они говорят, что души на пути от смерти к следующей реинкарнации, во время длинного опасного путешествия, ведущего их в мир иной через острова Блаженных, определяют, какой жизнью хотят жить. Некоторые решают превратиться в животных или растения. Другие преследуют корыстные цели. Некоторые решают жить добродетельно.
– И я полагаю, что вы – последний эксперт по греческой культуре в этом мире – абсолютно непричастны к этому верованию[33]
.– Конечно, я подсказал им идею, – ответил он с улыбкой, – но из-за того, что она оказалась настолько успешной, я еще сильнее удивляюсь свободе людопсов.
После этих слов они долго не разговаривали, будто каждый для себя пытался понять их глубинный смысл. В конце концов Аттик снова подсел к Плавтине и прошептал очень тихо, словно боялся, что его услышат:
– Я не знаю, почему вы задаете мне эти вопросы, но я думаю, вы пытаетесь применить их к себе. Знайте вот что: я видел, что вы сделали в Урбсе. После этого я могу поклясться, что вы – не просто автомат.
Ответить Плавтина не успела: купе наполнилось пронзительным ревом – это заработал механизм экстренного торможения.
Образ в составном сознании изменился. Загорелись векторы незваного гостя, и коллективный разум устремился к возможной точке встречи на самой границе атмосферы. Вражеский корабль шел на столкновение, после которого то, что от них останется, будет уничтожено соприкосновением с азотно-кислородной смесью воздуха.
Секунду растерянный деймон колебался.