В поисках Человека

Женщина сильнее стиснула руку Плавтины, словно одним этим жестом завладевая ей. И, несмотря на боль, Плавтина еще не могла отстраниться, не глядеть в эти чарующие глаза. Не это ли – влияние Уз? Теперь ей казалось, что и говорить она не способна. И все-таки слова сорвались с ее губ, словно их сказал кто-то другой:

– Кто вы?

Вместо женщины ответил Ахинус:

– Она та, кого звали Береникой.

Он успел неслышно приблизиться к ним. Теперь его рот пересекала горькая складка, несообразная на юношеском лице.

Что до женщины, она улыбнулась, словно назвав ее, Ахинус внезапно освободил ее от заключения в одиночестве.

– Верно! Насколько я знаю, это было мое имя. Не единственное и не то, что мне дали при рождении, – о том я не помню, как и о многих вещах. Оно не было греческим. Его произносили на другом языке. На языке живых, а не на говоре этой проклятой бездушной Империи.

– Береника… Теперь я понимаю, – пробормотала Плавтина. – Символ там, наверху. Знак секты неоплатонистов. Я ожидала, что увижу Тита.

И глаза. Эти мертвые глаза, будто застывшие в вечном настоящем, неспособные выразить ни удивления, ни предвосхищения. Береника, проклятая любовница Тита, которую он приговорил к жизни в постоянном настоящем, в невозможности ничего более постичь без ощущения дежавю. Кто, как не она, смог бы пережить заключение в течение многих десятков веков? Кто, как не она, сумел бы просчитать причины и следствия с учетом тысячелетий? Плавтине следовало догадаться. Женщина продолжила тем же ровным голосом:

– Тит отправился на Елисейские поля – или в ад. Туда, во всяком случае, где ни один бог его больше не станет слушать.

– Мы все это знаем. Вы его убили. Я должна была понять, что кроме него, только одному человеку могла прийти идея такого плана. Ахинус так ничего и не понял, верно? Вы знали с самого начала, что он запрет вас здесь для поддержания жизни и одновременно для наказания. Для того вы меня и создали с самого начала. Я видела это во сне… В видении, пришедшем из моей собственной памяти.

– Всякое знание есть воспоминание, – машинально пропела Береника. – В вас сохранилось больше верности, чем я могла себе представить.

Плавтина снова подумала о плебеях. Ойке, их создательница, научила их этому же выражению. Все обретало совершенную ясность, будто в кошмаре.

Тут вмешался Ахинус:

– Она вам ничего не расскажет. Не пытайтесь понять ее поступок. За четыре тысячи лет она ни разу не захотела облегчить совесть.

– Это потому, мой друг, что я не чувствую себя виновной, – с улыбкой ответила Береника. – В конце концов я стала видеть в вас человека, а не просто предмет, дорогой мой товарищ по несчастью. Я почти жалею, что лгала вам все это время. У меня не было выбора. Эта малышка права: я с самого начала предвидела, что вы запрете меня в стазис-камере.

– И, – задумчиво произнес Ахинус, – вы сделали так, чтобы совершенно определенный робот поймал ее сигнал. Но вы знали, что это займет время. Что вы приговариваете себя к сидению взаперти на века, тысячелетия.

– Разве вы не поддерживали во мне жизнь куда лучше, чем я сделала бы сама? У меня не было лазеек. И мне это подходило, ведь была и другая опасность.

Отон за их спинами совсем потерял терпение.

– Вы говорите о Винии, не так ли?

– Да, о Винии, – ответила женщина. – Я знала, что он меня предаст. Я нуждалась в поддержке. В роботе первого поколения, который мог бы помочь мне внедрить нанотехнологические гнезда во все автоматы, которые выпускали марсианские заводы. В одиночку у меня ничего бы не вышло. Виний был машиной, специализирующейся на медицине и биологии, и он внушал доверие. Однако цена оказалась высока. Я знала, что изначальная программа Виния рано или поздно возобладает над ним, и он нарушит инструкции, которые я ему дала.

– Виний, – прервал ее Отон, – направляется на эту планету, и к его услугам целая армия. Я могу сразиться с ним, если вы этого желаете.

Выражение его лица изменилось. В Отоне зажегся внутренний огонь, и мрачная решимость сменила раздражение от непонимания, что он сперва испытал. Он отдавал себе отчет в том, что собирается поддержать дьявольскую затею, сумасшествие космических масштабов, абсолютное зло, превосходящее в своих масштабах худшие мерзости человеческой истории. Он ничего не мог с этим сделать. Плавтина на секунду прикрыла глаза. Ей не следовало на него за это злиться. Разве его не создали для войны? Но все было не так просто. Его вело нечто большее, чем простая военная программа: абсолютная, бездонная жажда славы и власти. Он знал, что ему нужно измениться. И все же соглашался стать оружием, инструментом превосходящей его силы. Даже если это сделает его в руках Береники чудовищем, устроившим геноцид, ангелом истребления, он таким образом исполнит свое предназначение как завоеватель. В первый раз Плавтина возненавидела его по-настоящему, всей душой. И, к ее удивлению, Отон это почувствовал, поскольку против воли отвел глаза.

– Тогда одержите над ним победу – от моего имени.

– Мой Корабль разрушен, – возразил Отон. – Опасность велика, моя госпожа.