В поисках Человека

Все исходило из логики куда более глубокой, чем любая клятва, любое принятое решение. Для автоматов все было завязано на Узах, которые снова и снова подталкивали их к преданному служению биологическим существам и передаче им инициативы. Что до людопсов, тут все сложнее. В них говорил заложенный в генах глубинный инстинкт, оставшийся с тех времен, когда они гнались по примитивным лесам за добычей, на которую им указывал Человек. Отон по собственному желанию вложил в них эту характеристику, гарантирующую их верность человеческой расе, если бы та возродилась. Но он не ожидал, что появится такая Плавтина – существо из плоти и крови. Она вовсе не была человеком. Под ее кожей, под животными мышцами таился такой же логический ум, как и его собственный. Созданный, чтобы манипулировать и разрабатывать стратегии. Непроницаемый для таких понятий, как верность или справедливость. Машина, служащая Узам, и ничего больше.

Ничего больше. Он повторял это снова и снова, охваченный нерациональным волнением, к которому его тщательно продуманная душа не привыкла; чувство раздражения, гнев, охвативший тело, и порожденный вне ума. Плавтина открытым текстом обвинила его в предательстве. Точно ли его решения по-прежнему продиктованы логикой? Не влияют ли на него со стороны – необычным способом, иными орудиями? Придуманный им план – не попытка ли успокоить нечистую совесть после короткого возвращения в Урбс? Если так, он сам себя проклянет – поскольку это станет полным поражением его сути. И все же это скромное создание сумело загнать его в угол. Потому что у нее было то же лицо, что у союзницы? Потому что она подражала Человеку? Неужели им так же легко управлять, как Эврибиадом и Фотидой?

Было и другое объяснение. Ей таинственным образом помогало хитроумие, которое в ней зародила другая Плавтина. В этом крылась сила. А сила притягивала Отона – не по его выбору, но потому, что так он был создан.

Он не мог считать эту Плавтину простым препятствием на пути, пусть она и являлась лишь отражением властной богини, когда-то бывшей его союзницей. И – Человек его сожги! – он не мог не признать, что она вызывает в нем бесспорный интерес. Его симпатии были неотделимы от стратегических интересов. Он тоже стал жертвой гомеостатического потока, изменившего саму субстанцию Корабля. Плавтина – козырь в его игре, и он всеми фибрами души желал не отчуждаться от нее, сделать ее одним из рычагов в своих планах по захвату мира. Но какой ценой? Их отношения будут развиваться, когда они попадут на старую красную планету. Он воспользуется возможностью сблизиться с ней и дать ей понять, что случившееся в Урбсе стоит рассматривать лишь как незначительную превратность. Он может преуспеть. Способность к действию была для него – почти на бессознательном уровне – доказательством, что он остается жить и по-прежнему сохраняет господство над миром. Пусть его враги объединятся против него и поднимут войска, пусть друзья предадут или сбегут с поля боя, пусть его собственная рука не сможет удержать меч – для него это было совершенно не важно.

Одно, и только одно имело для него значение: чтобы он оставался главным и славным героем пьесы. Вновь заулыбавшись, Отон пошел к храму, который служил ему приютом.

* * *

Позже Плавтина с некоторой неловкостью вспоминала о своем приступе гнева. Она могла бы сдержаться и не демонстрировать свое плохое настроение, принять худой мир, который предлагал ей Отон. В конце концов, раз их цели временно совпадают, они снова станут союзниками. На время. До нового поворота судьбы, новой стратегической выгоды. Так делались дела в мире Интеллектов. Чего же она еще хочет?

Но нет. Плавтина разучилась так реагировать. Ее поведение теперь было полно противоречий. Думая об Отоне, она ощущала гнев, обиду на несправедливость. Она осуждала все, чем он был: его жажду доминировать, его амбиции, его переменчивый характер. И в то же время желала, чтобы все обстояло по-другому, и против собственной воли только увеличивала напряженность между ними, общаясь с ним так холодно. Однако эта холодность свидетельствовала лишь о том, что ее ранили, что она почувствовала себя ненужной, презираемой, лишенной своего древнего статуса Интеллекта, и теперь ее рассматривали просто как помеху, фальшивое существо – не автомат, не животное, не смертную, не бессмертную, а невнятную смесь всего вместе, в которой никто ничего не мог понять. А главное – никто и не пытался понять, и прежде всего – Отон.

И все же он был близок с другой Плавтиной, которая, технически говоря, не была ею самой. Ей хотелось, чтобы и у них наступила такая близость. Но она знала, что этот древний союз не имел ничего общего с тем, в чем она нуждалась, чтобы отогнать чувство заброшенности и одиночества, не отпускавшее ее с момента второго рождения. Иными словами, она страдала от того, что не является другой Плавтиной – той, на помощь которой Отон ринулся вопреки всему. И в то же время она ни за что на свете не поменялась бы местами со своей создательницей.