В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах

Словом, в России не было национального праздника; самая мысль о нем сочувствия не встречала. И это понятно: там, где есть реальность, не нужно символов: в доме, где все еще живы, не нужно портретов членов семьи. <…> Что мысль о национальном празднике родилась среди эмиграции – есть тоже символ [Маклаков 1930: 3].

Теперь, в 1920-е годы, писал Маклаков, когда сама Россия уже потеряна, эмиграция почувствовала необходимость в национальном празднике; он оказался нужен «как символ, что Россия жива, хотя и запрещено ее имя; как символ того, что мы не только беженцы с паспортами доктора Нансена, но граждане родины, которую у нас не отняли и не могут отнять никакие декреты» [Маклаков 1930: З][198]. Маклаков полагал, что русская культура остается живой в зарубежье:

Русская культура оказалась могучей и живучей, чем наша русская государственность. И мы отдаем ей только заслуженную дань, когда выбираем ее для национального праздника. А для этой культуры есть ли более радостный, содержательный и показательный день, чем день Пушкина? <…> Можем ли мы для русского национального праздника придумать лучшее, более бесспорное знамя? [Маклаков 1930: 5][199].

Пушкин был эмоциональным центром русского зарубежья, и День русской культуры, он же День Пушкина, оказывался ежегодным свидетельством этой пылкой верности.

Но, несмотря на то, что Пушкин стал символом единства русских эмигрантов и сохранения русской культуры за рубежом, к середине 1930-х годов эмигрантскую научную и писательскую среду раздирали дискуссии и ссоры[200]. К концу десятилетия, в преддверии юбилейной даты, среди эмигрантов не было даже подобия единодушия. В господствующей риторике имя Пушкина выступало как краеугольный камень эмигрантского сообщества, как ключ к его объединению, однако на самом деле в спорах вокруг пушкинского юбилея, как в капле воды, отражался раскол между различными группами эмигрантов. В Париже, неофициальной столице русского зарубежья, Союз Дворян провел свое закрытое чествование Пушкина, на которое не была приглашена широкая эмигрантская общественность. Гости и организаторы различных мероприятий постоянно спорили о том, звать или не звать советских представителей. Журналы и газеты при освещении юбилейных торжеств пытались, насколько это было возможно, представить происходящее как прекрасное разнообразие, а не как конкурирующие мероприятия, организованные в непосредственной близости друг от друга.

Между тем в декабре 1935 года подготовка к юбилею началась и в СССР, когда ЦК ВКП(б) создал специальную комиссию, получившую название Всесоюзный Пушкинский комитет. Список членов комитета показывает, кто из деятелей культуры, ученых и политиков был призван для организации торжеств: писатели В. В. Вересаев, Ю. Н. Тынянов, К. И. Чуковский, А. Н. Толстой, A. А. Фадеев, Ф. В. Гладков и А. С. Серафимович должны были работать плечом к плечу с пушкинистами М. А. Цявловским, Ю. Г. Оксманом и Д. Д. Благим, режиссерами К. С. Станиславским, B. И. Немировичем-Данченко и Вс. Э. Мейерхольдом, а также с представителями партийного руководства – К. Е. Ворошиловым и А. А. Ждановым. Возглавлял комитет сам Горький[201].

В СССР и за рубежом годовщину смерти Пушкина встретили выставками, концертами, «однодневными газетами» и специальными выпусками журналов. Автор обзора пушкинских выпусков московских журналов 1937 года был вынужден признать невыполнимость своей задачи: