В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах

Дружба, любовь и поэзия: вот три категории, в соответствии с которыми Ходасевич описывает пушкинское времяпрепровождение. Как одна из первых влюбленностей поэта изображена княгиня Голицына, «1а princesse Nocturne» или «1а princesse Mi-nuit». Однако в лицейской главе Ходасевич указывал, что Пушкина интересовали два типа женщин, два вида любви: «В истории ранних увлечений Пушкина уже намечаются два течения, соответственно двум основным оттенкам его любви: то пряно-чувственному, не лишенному удальства, цинизма и легкомыслия, то, напротив, благоговейному, восторженному и робкому» [Ходасевич 1920–1939:13]. Образ Голицыной мифологизирован: она подобна сосуду, в который вливают содержимое – то особое содержимое, которое нужно обществу. «Молва приписывала ей ум выдающийся. Может быть, это было и не совсем так. Может быть, ум ее был по преимуществу пассивный, то есть, как многие женские умы, был восприимчив к мыслям, в него заносимым со стороны» [Ходасевич 1997а: 72–73]. Пушкин, по утверждению Ходасевича, был человеком увлекающимся, и княгиня Голицына стала его временным увлечением. На протяжении всей главы автор подчеркивает эту сторону пушкинского характера: его пылкость и страстность. И действительно, Пушкин посещал не только гостиную «полуночной княгини»: «Торопясь жить, спеша чувствовать, жадно желая увидеть, наконец, большой свет, он сделался усердным посетителем многих салонов и просто гостиных» [Ходасевич 1997а: 73].

«Состояние тогдашнего общества можно назвать лихорадочным», – писал Ходасевич [Ходасевич 1997а: 73]. Пушкин также заразился этой всеобщей лихорадкой. Тем не менее Ходасевич вносил и ноту серьезности в исследование пушкинской семьи на примере того, как переменилась аристократия в поколении Александра. «Сергей и Василий Львовичи были легкомысленны и благодушны <…> не столько стремились к богатству, сколько старались скрыть свою бедность» [Ходасевич 1997а: 74]; Александр Сергеевич был совсем иным:

Сын Сергея Львовича был уже не легкомыслен и не благодушен.

Он твердо помнил, что род Пушкиных повелся со времен Александра Невского и что при избрании Романовых «6 Пушкиных подписали избирательную Грамоту да двое руку приложили за неумением писать» [Ходасевич 1997а: 75].

Их образованный потомок полагал, что Романовы «неблагодарны».

Пушкин относился к своим политическим правам с большей серьезностью, чем предшествующее поколение. Поэзия и политика были для него неразрывно связаны. Круг противников правительства «ширился», писал Ходасевич, и захватывал уже не только офицеров и не только молодежь. Биограф цитирует эпиграмму, которую во множестве изданий приписывали Пушкину; в ней иронически предрекается:

Желали прав они —
права им и даны:
Из узких сделали
широкими штаны

[Ходасевич 1997а: 75].

Царское правительство, торжествуя победы и чувствуя свою силу, не принимало всерьез настроение подданных – так же как Александр I не принимал всерьез своих лицеистов. Однако, замечает Ходасевич, пушкинское поколение не следовало за модой и не было столь легкомысленным, как поколение, к которому принадлежали отец и дядюшка поэта. Ядро «оппозиции» составляли, разумеется, молодые офицеры, которым Пушкин быстро придумал прозвище: «Не слишком вдаваясь в оттенки их политических мыслей, еще шатких и смутных, он звал их “обществом умных” – за самое направление этих мыслей» [Ходасевич 1997а: 77][126]. Пушкина интересовали эти мысли, какими бы неясными ни казались они ему при первом знакомстве.

Стремления «умных» отвечали его скрытым аристократическим притязаниям, его европеизму и, наконец, его затаенному, но сильному честолюбию. Они были его учителями в «мятежной науке», и эта наука порою глубже входила в его сердце, чем в сердца самих учителей [Ходасевич 1997а: 77][127].