В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах

Возможно, Ходасевич чувствовал, что литературоведению здесь не место. В биографической книге он хотел представить Пушкина в отношениях с другими людьми, а не в одиночестве, погруженного в творчество. Это был важный вопрос, с которым сталкивались все, кто писал в то время о Пушкине: как представить жизнь поэта и его творчество? И это особенно важно, учитывая то негодование, с каким Ходасевич отнесся к решению Вересаева показать «Пушкина в жизни» без всяких отсылок к его творчеству: было бы странно, если бы Ходасевич пошел по тому же пути в своей книге[131]. В литературоведении и критике Ходасевич затрагивал автобиографические аспекты пушкинских сочинений – те сюжеты и мотивы, которые соотносились с событиями в жизни поэта. Так, например, в статье «Ссора с отцом» Ходасевич писал: «Автобиографический элемент в “Скупом рыцаре” замечен давно. Я лишь хотел на конкретном примере показать, под каким углом порой отражал Пушкин действительные события своей жизни в своих творениях»[132]. Однако в биографии Ходасевич по большей части избегал разговора о творчестве. Возможно, его отношение к литературоведению в какой-то мере не позволило Ходасевичу завершить биографию; его статьи, посвященные размышлениям о пушкинском творчестве, не давали ему сосредоточиться на биографическом аспекте сюжета.

По мнению Ходасевича, Пушкин страстно желал, чтобы его позвали в тайное общество «Союз благоденствия», но в то же время ему этого и не хотелось. В третьей части главы «Молодость», где говорится о том, что членом этого общества стал Пущин[133], Ходасевич объясняет, почему не был принят Пушкин:

«но не было полного к нему доверия»[134]. Пушкину не доверяли. Конечно, никому не приходило в голову, что он может оказаться предателем. Но боялись его ветрености, его неустойчивого характера и – еще горше для него – не верили в стойкость и глубину самих его воззрений. «Умных» смущала и даже сердила его близость к «шумным». О, если бы они знали, что сами отчасти тому причиною! [Ходасевич 1997а: 84–85].

В этой части статьи, как и в предыдущей, Ходасевич изображал Пушкина молодым человеком, который искал близких ему по духу людей: «шумные» друзья оказались слишком неглубокими; «серьезные» же сомневались в его искренности и в том, можно ли ему доверять. Те, кто в первую очередь должны были стать его друзьями, коллеги-писатели, тоже не сделались для Пушкина «своими». Ходасевич цитировал Ф. Ф. Вигеля, вспоминавшего о том, как реагировали участники «Арзамаса» на взросление Пушкина:

На выпуск из Лицея молодого Пушкина смотрели члены Арзамаса, как на счастливое для них происшествие, как на торжество. Особенно же Жуковский казался счастлив, как будто бы сам Бог послал ему милое чадо… Старшие братья наперерыв баловали младшего брата [Ходасевич 1997а: 86][135].

Даже в обществе литераторов, которое могло стать для него родным домом и семьей, Пушкин воспринимался не как равный среди равных, а как избалованный и любимый ребенок и гений, вызывавший поклонение. Этот круг также не подходил ему, да и к тому времени «Арзамас» практически перестал действовать. Где же Пушкин мог найти теплоту отношений, интеллектуальные стимулы и радость, в которых так нуждается юность? «Старшие братья» из «Арзамаса» пытались его исправлять. Как пишет Ходасевич, «Жуковский и Александр Тургенев радовались каждой его поэтической удаче и ужасались образу его жизни» [Ходасевич 1997а: 86]. Пушкин приходил к ним и к Карамзину, чтобы угостить их своими рассказами, чтобы поведать, «где он всю ночь не спал»[136], но едва ли прислушивался к их увещеваниям.