В поисках потраченного времени, или Воспоминания об ИМЛИ

Дело в том, что сектор по графику, как и другие подразделения ИМЛИ, должен был заседать раз в неделю. Предполагалось, что на этих заседаниях обсуждаются плановые труды и индивидуальные научные работы. Ни того ни другого в секторе уже не существовало, как не существовало и заведующего, и Сучков поручил мне вести эти заседания неведомо о чем и неведомо зачем. Причем поручил через Александра Львовича Дымшица, которого пригласил в институт новым замом. Ситуация выглядела явно сюрреалистической и ставила меня в дурацкое положение, а лично одалживаться Сучков, видимо, не хотел. Все еще теша себя надеждами на лучшее, я решил какое-то время перетерпеть и согласился. Иногда выпадал случай написать статью в более или менее приличный "к/т” (коллективный труд), выполняемый в соседних подразделениях. Но главное, что меня удерживало в ИМЛИ, так это большое количество свободного времени, которое можно было использовать для того, чтобы печататься в "Литературной газете” и "толстых” журналах. Правда, симулировать деятельность становилось все более невыносимо, и в один прекрасный день я откровенно сказал Дымшицу, что больше в этой игре участвовать не хочу. Впрочем, ведь и требовать от коллектива я ничего не могу, сказал я Дымшицу, и скорее являюсь неким призраком руководителя: мы вот уже несколько лет ничего не делаем. Трудно забыть выражение лица Дымшица (клянусь, мне показалось, что глаза его вертятся вокруг оси, а уши развернулись, подобно радарным устройствам). "Сейчас попросишь назначить тебя заведующим сектором по-взаправдашнему!” — так и было написано на этом лице. Но единственным моим желанием было действительно отвязаться и от него, и от Сучкова.

Дымшиц был выбран для идеологического контроля в институте не случайно: с высоты его опыта и возможностей ИМЛИ выглядел объектом простейшим и почти микроскопическим. В 1945 году Дымшиц был фактическим министром культуры Берлина в советской зоне оккупации. Многие известные немецкие писатели, в том числе Анна Зегерс, были благодарны ему за помощь. Мне говорили, что где-то в ГДР ему был даже поставлен бюст. На протяжении нескольких десятилетий он постоянно присутствовал в руководстве разными центральными литературно-художественными журналами, а после войны какое-то время заправлял советским кинематографом. Теперь Сучков мог спать спокойно, будучи уверенным, что даже муха не пролетит сквозь расставленную Дымшицем сеть. К каким только хитростям мы ни прибегали, чтобы заполнить план реальной работой — однажды даже написали с Г. Белой и притащили в дирекцию проект коллективного труда "Ленинская концепция культуры и художественные искания литературы 1920-х годов”. Но Дымшиц не дал нам укрыться за широкой ленинской спиной.

Репутация в литературных кругах у него была совершенно определенная: когда вышел наконец в Большой серии Библиотеки поэта О. Мандельштам и кто-то из издателей на собрании в ЦДЛ без тени юмора поблагодарил Александра Львовича "за помощь в издании”, зал дружно расхохотался: без предисловия Дымшица бедный Мандельштам действительно еще долго не увидел бы света. Однако в личном общении Дымшиц был человеком живым, остроумным и располагающим к себе. Дверь в его кабинет всегда была открыта настежь, и он любил зазывать "на огонек” проходящих мимо сотрудников, угощая их принесенными из дому бутербродами. К молодежи он проявлял неизменное расположение и неоднократно тащил нас с Бэлзой в обеденное время в какое-нибудь кафе на Старом Арбате. Однажды он сообщил, что мы включены вместе с ним в райкомовскую комиссию по проверке Вахтанговского театра. Втроем, с Дымшицем во главе, мы совершили единственный, "парадный”, выход на какой-то спектакль (в дверях нас почтительно встречал, чтобы проводить в директорскую ложу, Евгений Рубенович Симонов). Дальше, мне кажется, бегал на спектакли, не сталкиваясь ни с Дымшицем, ни с Бэлзой, я один. Симонов больше никого не встречал в дверях, но, видимо, присматривал за "комиссией” издали. Когда я пришел как-то и на утренний и на вечерний спектакли (утром давали очень редко шедшую пьесу А. Гладкова "Юность театра”, с великолепным Кацынским в роли Мастера, и я не хотел ее пропустить), Евгений Рубенович иронически сообщил Дымшицу: "Ваш Ковский смотрит слишком много, боюсь, испортит себе вкус и собьется в оценках”. Оценки, впрочем, никому не понадобились — скорее всего, Дымшиц сам написал требуемое заключение, даже не дав нам его прочитать.