В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг.

И, наконец, новое турецкое правительство возглавил Кямиль-паша, славившийся своими англофильскими убеждениями. Британские дипломаты, журналисты, общественные деятели констатировали всплеск проанглийских настроений в Османской империи. Так, в газете «Икдам», главном печатном органе младотурок, была помещена восторженная статья о Британской империи и ее прогрессивном влиянии на турецкую политику и экономику[560]. Английские представители в своих донесениях с удовлетворением констатировали, что Младотурецкая революция нанесла серьезный удар по германским позициям в Османской империи[561]. Такая внешнеполитическая переориентация, в общем, была предсказуема, если учесть, что в глазах новой власти Берлин «запятнал» себя тесной связью с режимом Абдул-Хамида.

После июльской революции 1908 г. на политической сцене Турции установилось хрупкое равновесие между Дворцом, т. е. султаном, либералами, действовавшими через правительство, и комитетом «Единение и прогресс»[562]. Лондон поддерживал Либеральный союз («Ахрар»), который в основном состоял из представителей национальных окраин: албанцев, армян, арабов, выступавших за предоставление провинциям Османской империи максимальной автономии. По свидетельству У. Рамзея, известного британского археолога, много лет проработавшего в Турции, либералы требовали самоуправления наподобие «гомруля»[563]. На первых порах члены комитета «Единение и прогресс» отказались войти в правительство, сформированное либералами[564]. Форин Оффис импонировало объявленное ими намерение держаться в стороне от властных структур. Дж. Лоутер высоко оценил действия представителей комитета: чтобы предотвратить активизацию реакционных элементов в провинциях, они назначили туда ответственных чиновников и поручили местным ячейкам контролировать действия должностных лиц, без необходимости не вмешиваясь в управление и не нарушая общественного порядка[565].

Такая внутриполитическая ситуация в Османской империи вполне устраивала Лондон. Программа находившегося у власти «Ахрар» соответствовала британским интересам на Ближнем Востоке, тогда как комитет «Единение и прогресс», за которым была реальная сила, являлся опорой нового порядка. В изменившихся обстоятельствах Англия была склонна вернуться к своему прежнему внешнеполитическому курсу в регионе – поддержке Турции как одного из оплотов своей политики на Ближнем Востоке. В связи с этим британские дипломаты в Османской империи считали нецелесообразным настаивать на дальнейшем проведении македонских реформ, чтобы избежать «не просто сопротивления Дворца, но и оппозиции национального характера»[566]. Теперь Лондон рассматривал будущие преобразования в европейских вилайетах как результат внутреннего развития «обновленной» Турции[567].

Примечательно, что британские радикалы с восторгом восприняли события в Османской империи. Казалось, Младотурецкая революция подтверждала универсальность принципов «свободы, равенства и братства». Делегация от Балканского комитета даже отправилась с официальным визитом в Константинополь, чтобы ознакомиться с результатами деятельности комитета «Единение и прогресс»[568]. И если Форин Оффис «закрывал глаза» на мероприятия радикалов в Македонии, а порой и попустительствовал им, то к их стремлениям установить контакты с младотурками относился негативно. Из меморандумов сотрудников Форин Оффис явствует, что представители Балканского комитета, которые «тотчас же после начала революции бросились в объятия младотурок», своим посещением Константинополя только навредили британской политике в Османской империи[569]. Во-первых, у местных христиан, которые ассоциировали лозунги дружественного им и прежде антитурецки настроенного Балканского комитета с политикой официального Лондона, могло сложиться негативное впечатление о британцах как «сынах коварного Альбиона», что подрывало популярность Англии среди балканских народов. Во-вторых, Ноэль Бакстон и его соратники своими непродуманными заявлениями способствовали росту напряженности в отношениях между Кямиль-пашой и комитетом «Единение и прогресс»[570].

Подобная оценка действий радикалов свидетельствовала о важности, которую Лондон придавал налаживанию конструктивных отношений с новым режимом. Ведь от этого зависела эффективность реализации британских стратегических интересов на Востоке. В данном вопросе инициативы радикалов, не являвшихся профессиональными дипломатами и, по сути, не разбиравшихся в хитросплетениях турецкой политики, просто «отметались» чиновниками Форин Оффис.