В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг.

На момент конца 1909–1910 гг. усилия русской дипломатии, по крайней мере главы внешнеполитического ведомства, были направлены на то, чтобы по возможности избежать осложнений между балканскими государствами из-за македонского вопроса. Так, А.П. Извольский советовал М. Миловановичу и Н. Пашичу не обращаться к болгарскому правительству с конкретными предложениями по Македонии, ограничившись более или менее эластичными формулировками, которые в будущем позволили бы Софии и Белграду прийти к соглашению[768].

В русских дипломатических кругах широкое распространение получило мнение о том, что Турция лишится своих европейских владений не в силу внутренних движений (ее скорый распад не предвиделся), а под внешними ударами. Основной вопрос, как отмечал русский посол в Париже А.И. Нелидов, состоял в том, кто эту силу будет олицетворять: Австро-Венгрия или Болгария[769]. Во многом созвучную точку зрения высказывали британские дипломатические представители, полагавшие, что македонский вопрос, это «яблоко раздора» для молодых балканских государств, мог быть разрешен только с победой Болгарии и присоединением к ней европейских провинций Османской империи[770].

Развитие политической обстановки в регионе и на международной арене способствовало сближению Белграда и Софии. Необходимо подчеркнуть, что именно активизация деятельности Вены на Балканах: ее участие в переговорах о заключении турецко-румынской военной конвенции, поддержка албанского движения и македонских четников, проект создания автономной проавстрийской Албании – послужила толчком к изменению политической конфигурации балканских государств. Среди факторов, непосредственно способствовавших перегруппировке сил в регионе, следует назвать начавшуюся осенью 1911 г. итало-турецкую войну, которая в случае перенесения военных действий на Балканский полуостров могла предоставить Австро-Венгрии очередное стратегическое преимущество: возможность оккупации Нови-Пазарского санджака под видом обеспечения там порядка[771].

И если для Софии вмешательство Двуединой монархии и установление ее контроля над турецкими провинциями, в первую очередь над стратегически важным портом Салоники, означало потерю Македонии, но не угрозу безопасности государства, то для Белграда это было равнозначно катастрофе. При таком ходе событий незамедлительно последовало бы введение войск Австро-Венгрии в Нови-Пазарский санджак, что сделало бы Сербию практически полностью окруженной Габсбургской империей. Так, донесения сербских дипломатов были полны информацией о возможных провокациях со стороны австро-венгерских агентов[772].

Не меньшую обеспокоенность сербской политической элиты вызывали действия черногорского короля Николая I, оказывавшего разностороннюю поддержку албанскому национальному движению в приграничных районах. Он вел свою собственную игру и рассчитывал на включение сопредельных албанских территорий в состав королевства, а для этого ему было необходимо заручиться согласием Двуединой монархии. Король Николай даже предлагал Вене заключить наступательно-оборонительный союз[773]. Примечательно, что британские дипломаты среди остальных балканских государств считали именно Черногорию с ее непредсказуемым внешнеполитическим курсом самым деструктивным элементом, угрожавшим миру в Европе[774]. При столь неблагоприятной расстановке сил в регионе союз с Болгарией и поиск с ней компромисса по македонскому вопросу представляли для Сербии жизненно важный интерес.

Импульсом для Софии к сближению с Белградом явились турецко-румынские переговоры о заключении военной конвенции. Слухи о Бухарестском соглашении сделали положение Фердинанда Кобургского внутри страны довольно шатким: оппоненты обвиняли царя в том, что его недальновидные действия привели к политической изоляции Болгарии в регионе[775].