Тем не менее Лондон фактически самоустранился и «переложил» на Петербург все трудности, связанные с созданием Балканского союза. Выбирая такую линию поведения, Англия руководствовалась не столько проблемами региона, сколько соображениями глобального порядка: местом Балканского полуострова во внешнеполитической стратегии России. Британские аналитики, признавая заинтересованность Российской империи в данном регионе в силу причин исторического и цивилизационного характера, отмечали, что ее практические интересы распространялись далеко за его границы (англичан тревожила активизация политики России в Азии и очередное обострение англо-русских противоречий в Персии). В Лондоне полагали, что снижение ценности Балкан в шкале внешнеполитических приоритетов Петербурга[803]
повышало вероятность достижения нового австро-русского взаимопонимания по балканским вопросам[804]. В этот период высокопоставленные чиновники Форин Оффис считали крайне нежелательным сближение между Веной и Петербургом. Причем под «сближением» подразумевалось не позитивное взаимодействие России и Австро-Венгрии в случае возникновения кризисной ситуации на Балканах (скорее, оно даже приветствовалось), а озвученная эрцгерцогом Францем Фердинандом возможность восстановления Союза трех императоров[805]. Естественно, активная вовлеченность России в создание блока балканских государств не способствовала потеплению австро-русских отношений.И, наконец, стремление балканских игроков к сближению свидетельствовало о появлении в регионе третьего центра силы, помимо России и Австро-Венгрии[806]
. Это отвечало интересам Лондона, поскольку в регионе устанавливалось выгодное для него силовое равновесие: Дунайской монархии противостоял блок балканских государств, который была вынуждена поддерживать Россия, руководствовавшаяся представлениями о своей «великой миссии» на Балканах.§ 2. Первая балканская война: полифония малых стран как вызов для великих держав. Роль Лондона в урегулировании конфликта на Балканах
Период 1912–1914 гг. ознаменовался серьезными тактическими подвижками во внешнеполитическом курсе Великобритании, что, несомненно, отразилось на выработке ее балканской политики. В зарубежной и современной отечественной историографии этот краткий отрезок времени принято называть «англо-германской разрядкой»[807]
.На взгляд ряда высокопоставленных чиновников Форин Оффис (Э. Грея, его личного секретаря У. Тиррелла), а также членов кабинета (военного министра Р. Холдена и некоторых министров, представлявших радикальное крыло Либеральной партии) сближение с Германией и поддержание Тройственного согласия не являлись взаимоисключающими явлениями. Осуществление такой «многоплановой» политики во многом становилось возможным благодаря своеобразному пониманию британским истеблишментом природы Антанты. Как писал в январе 1911 г. Э. Кроу, один из наиболее последовательных приверженцев Тройственного согласия: «…фундаментальным фактом, конечно, является то, что Антанта это не союз… Поскольку Антанта представляет собой не что иное, как направление, общий взгляд на политику, который разделяют два правительства, но который может быть или стать столь расплывчатым, что лишится всякого содержания»[808]
. Такая «эластичность» Антанты, отсутствие фиксированных обязательств между партнерами придавали гибкость британской внешнеполитической стратегии. В свете этого сотрудничество с державами Драйбунда воспринималось руководителями британской дипломатии как совершенно естественная внешнеполитическая практика.