В поисках утраченных предков (сборник)

Фамилия Бузни в книге писалась по-разному: и Бузня, и Бузне, встретилось даже русифицированное Бузневы. Но это была, безусловно, одна компашка.

И скорее всего, компашка, не имеющая к моему деду прямого отношения.

Значит, не врал батя насчет крестьянского происхождения своего тестя. А фамилию мой лобастый дед-крестьянин-самоучка мог получить от помещика. Как у нас в России – Баринов, Помещиков…

Мою досаду скрашивало наблюдение: всех Бузни, принимаемых во дворянство, записывали в какую-то шестую часть дворянской Родословной книги. Не высокого дворянского полета были, видать, птицы. К тому же, «герба не имеют». Ну, и Бог с ними!..

Женщина, сидевшая рядом, выключила ноутбук и сочувственным шепотом спросила:

– Кого ищете? – Она собиралась уходить.

Я пожал плечами: действительно, кого я теперь ищу?

– Дедов, прадедов, – так же шепотом ответил я.

– Какие фамилии? – Она вдруг стала смотреть на меня с интересом, словно мы с ней были когда-то знакомы, и теперь она изучает, сильно ли я изменился и скоро ли признаю ее.

– Бузни, Каралис… – растягивая слова, прошептал я.

– Нет, не попадались. – Она шарила глазами по моему лбу, словно там что-то было написано. – Вы здесь первый раз?

Я кивнул.

– Найдете! – подбодрила женщина, складывая лупу и закрывая крышку ноутбука. – Фамилии хорошие, редкие! С ними будет легко работать. Дворяне? – Она вновь взглянула на меня, словно пытаясь по моей физиономии определить, не являюсь ли я потомком дворянина.

– Тайна, покрытая мраком.

– И отсутствием информации, – добавила женщина, придвигаясь ко мне, чтобы лучше слышать. – И предки мало чего оставили. Так?

– Так, – кивнул я. – А вы что ищите? Меня, кстати, зовут Дмитрий Николаевич.

– Людмила Прокопьевна, – представилась женщина; ей было к сорока; светлые вьющиеся волосы, перстень с черным камушком, светская улыбка с загадкой, словно мы намеревались пофлиртовать. – Можно Людмила. У меня двенадцать фамилий в разработке… И дворяне, и мещане… Второй год работаю, хочу сыну родословную оставить…

– Сын помогает? – Я тоже стал собираться, надеясь прицепиться к Людмиле и поболтать с опытным исследователем.

Грузный мужчина, сидевший впереди нас, обернулся и выразительно блеснул очками. Люда кивнула, давая обещание соблюдать тишину в храме старых документов.

– Ему сейчас все родословные до лампочки! – отчетливо артикулируя слова, прошептала она тише прежнего. – Пятнадцать лет. Плеер, ролики, девочки…

Сдав дела, мы вышли на площадку второго этажа.

– А у вас какие фамилии?

– Сташкевичи, Наклонские, Шереметевы… – Она назвала целую обойму.

– Ничего не нашел, – пожаловался я.

– А какую губернию смотрели?

– Бессарабскую. Что поразительно: не нашел в этой книженции даже тех, кто точно был дворянином.

– Это бывает. Некоторые годы могут просто отсутствовать. Вам надо сходить в каталог, там поспрашивать.

– А где это?

– Главный вход Сената. Только попросите в читальном зале направление. Без него не пустят…

– У Серафимы Игоревны?

– Да-да, у нее. Если, конечно, повезет.

Мы стояли у перил ротонды. Сверху, через стекла близкого фонаря, едва сочился бледный свет зимнего дня. Парадная лестница малиновым ковром летела вниз.

– Скажите, – Людмила с загадочной оценивающей улыбкой посмотрела на меня: – в вас есть польская кровь?..

– Литовская – может быть… Впрочем, фамилия Поплавские упоминалась в нашей семье… Возможно, и польская есть. А что?

– Ваше лицо напоминает мне один польский портрет, – взглянула на меня Людмила.

– А что за портрет? – Тихо спросил я.

– Тысяча семьсот пятидесятого года.

Я рассмеялся:

– Не нашел дедов по одной линии, так найду по другой! Вы часто здесь бываете?

– Когда есть свободное время. Я живу неподалеку – в доме за Манежем.

– И кто изображен на портрете?

– Шляхтич в латах. Неизвестный ротмистр. Копия – вы! И усы такие же! – она засмеялась, прощально взмахнула рукой и легко сбежала по широкой лесенке.

Возле крутых ступеней пещерного гардероба она оглянулась, словно знала, что я смотрю ей вслед, и взмахнула рукой.

С ума сойти! Теперь я еще и польский шляхтич! Причем в латах. Никогда не носил на себе железа, даже каски. Пилотку подводника – бывало.

Шляхтич в латах меня, надо сказать, заинтересовал.

Это тепло.

Литва, Польша, Белоруссия – извечно сообщающиеся сосуды. И нынешняя маленькая Литва на берегу Балтийского моря – это не та просторная Литва, которая называлась Великим княжеством Литовским, Русским и Жмойтским. И государственным языком в этой державе считался русский – именно на нем в XVI веке был написан «Литовский статут».

Что за портрет? Природа не повторяется, но очень похожие люди встречаются. Какой-нибудь устойчивый генотип?

Я вернулся в читальный зал.

Выслушав мои сетования, что вместо революционного огорода меня занесло в дворянский, Серафима Игоревна махнула рукой и выписала мне пропуск в каталог Архива. Как я понял, в каталог направляли неохотно: возможно, чтобы не приучать посетителей Архива снимать пенки. Вот ты сначала просмотри сотню-другую дел, поищи своих предков, как хлеба ищут, а если не найдешь, мы заглянем в компьютер и скажем, на какой полочке они у нас лежат!

Пройдя мимо угла Сенатской площади, где в гранитном цоколе разместился вечно пустующий бар «Трибунал» с картонным манекеном официанта-зазывалы, я ступил на каретный пандус, плавно взбегающий к дубовым дверям Сената, и Медный всадник с Исаакием расплылись в глазах от резкого ветра.

Покалякав в прохладном фойе с гардеробщицей, я осмотрел белые израцовые печи, которые раньше беспрерывно топились истопниками, представил важных швейцаров, бобровые воротники шинелей, поднялся, как когда-то бедняга Каренин, по широкой лестнице на второй этаж, прошел мимо каталожных утесов из красного дерева, вошел в огромный зал с разбежавшимися по стенам высокими шкафами и, разыскав между тумб и стеллажей нужного мне господина, сообщил о цели своего визита.

Его звали Владимир Вячеславович. Он был в очках, домашних тапочках, рубашке в мелкую клеточку, и я понял, что мы с ним подружимся. Бормоча: «Бузни, Бузни… Сейчас посмотрим…», он отправился к компьютеру. Я остался сидеть возле его стола рядом с высочайшими окнами, за которыми виднелся Медный всадник, похожий сверху на театральную декорацию.

Вернулся он скоро и положил на стол листок с компьютерной распечаткой.

– Есть несколько послужных списков различных Бузни, есть письма Веры и Нины Бузни из фонда сенатора Богдановича, есть дела по имениям Бузни…

– Это не то. – Я стал рассказывать семейную легенду про дедушку-марксиста, в студенческие годы чуть не угодившего на каторгу…

– Так бы сразу и сказали, что привлекался… Сейчас посмотрим по фондам МВД. – Володя скинул тапочки и взлетел на приступочку книжного комода, на котором стояли застекленные книжные полки. Открыл створку – мне показалось, по всем законам физики он должен загреметь вместе со шкафом – и вытянул пыльную папку с делом. – Вот оно. По Саратовской судебной палате…

Он спустился и быстрыми пальцами вытащил нужную бумагу:

– Бузни Александр Николаевич… Ваш?

– Не знаю. Наверное, мой.

Он дал мне переписать название дела: «Наряд сведений о привлечении к ответственности за революционную деятельность отдельных лиц по Саратовской судебной палате…».

– А за что он привлекался?

– Здесь не написано. Закажите дело в читальном зале и посмотрите, – слегка грассируя, ответил Владимир Вячеславович; мне показалось, кроме нас в этом огромном зале никого не было. Он рассовал все на свои места и притворил стеклянную дверцу стенного шкафа.

Я подарил ему свою книгу, вложив в нее визитную карточку.

– Это тоже забирайте, – он протянул мне распечатку с названиями дел о Бузни-дворянах. – А ваша фамилия Каралис? – он глянул на обложку книги.

– Может, тоже посмотрите? – робко спросил я. – Знаю, что дедушка Павел Константинович жил в 1917 году на Невском проспекте в доме семьдесят девять. Но род деятельности не установлен… Может, что-нибудь найдется?

Владимир Вячеславович скрылся за архивными тумбами, и я услышал, как поскрипывают, выдвигаясь ящики. Сейчас мне вытащат дело о дуэли благородного предка или сообщение тайного агента о неблагожелательных высказываниях кого-нибудь из Каралисов в адрес Государя Императора во время партии бриджа в Английском клубе. И я начну со страшной силой раскапывать родовые корни…

– Есть! Правда, немного другой – Каралюс Фома Осипович, 1917 год. Дело по обвинению в шпионаже. Ваш?

– Не знаю…

– В принципе латинское «u» могли читать как наше «и». И тогда фамилии идентичны, – предположил из-за тумб Владимир Вячеславович. – Хотите?

– Давайте.